Галантные дамы

де Брантом Пьер де Бурдей

Вот истинная преданность в память о дружеских чувствах, которые, как я уже говорил, маркиза питала к господину приору; она оказала мне самый любезный прием и долго беседовала о прошедших временах и всяких прочих вещах, доставляя своим обществом несказанное удовольствие, ибо отличалась замечательным остроумием и красноречием.

Она умоляла меня жить и столоваться только у ней в доме, и нигде более, от чего я, однако же, отказался, не желая прослыть надоедливым прихлебалою. Зато я навещал ее каждодневно в течение всей недели, что находились мы в Неаполе, и неизменно находил радушный прием у хозяйки дома, чьи двери всегда были открыты для меня.

Когда же я пришел прощаться, она вручила мне рекомендательные письма к сыну ее, маркизу де Пескайре, в ту пору командующему

испанской армией; кроме того, она взяла с меня слово, что по возвращении я непременно ее навещу и остановлюсь не иначе как в ее доме.

К несчастью для меня, галеры смогли причалить лишь в Террачине, откуда мы отправились в Рим, почему я и не смог вернуться, тем более что решил идти на Венгерскую войну; однако, находясь в Венеции, мы узнали о смерти султана Сулеймана. Вот когда проклял я свое невезение, помешавшее мне вновь наведаться в Неаполь, где можно было провести время несравненно приятнее; вполне возможно, что с помощью госпожи маркизы я нашел бы свое счастье через удачную женитьбу или как-нибудь иначе, поскольку она удостоила меня своею дружбой и благоволением.

Вероятно, злосчастная моя судьба распорядилась так, что я снова оказался во Франции, дабы претерпевать там бесчисленные невзгоды; фортуна ни разу не улыбнулась мне, разве что подарив репутацию галантного кавалера и благородного дворянина, но притом обделив богатством и отличиями, не в пример некоторым моим товарищам с куда более скромными задатками; прежде многие из этих господ сочли бы себя весьма польщенными, заговори я с ними при дворе, в спальне короля или королевы или в бальной зале, хотя бы свысока, через плечо; нынче же я с прискорбием гляжу на их возвышение и на то, как они пыжатся и важничают, хотя ни в чем не превосходят меня и заслуги их гроша ломаного не стоят.

Что ж, могу с полным правом отнести к себе изречение, вышедшее из уст учителя нашего Иисуса Христа; «Нет пророка в своем отечестве». Возможно, что, служи я иноземным принцам столь же усердно, как и моим, ищи я себе удачу подле них, как искал ее подле наших повелителей, жить бы мне нынче в богатстве и довольстве, а не в печалях и болезнях тягостной старости. «Терпение! — говорю я себе. — Ежели это моя Парка выпряла мне такую нить, я проклинаю ее, ну а коли злосчастной моей судьбою я обязан моим принцам, то пусть и они идут ко всем чертям, разве что уже обретаются там, в аду».

Вот и завершен мой рассказ об этой почтенной даме; она скончалась, не утратив счастливой своей репутации красивой и достойной женщины и оставив после себя прекрасное многочисленное потомство, как то: старшего сына, господина маркиза, дона Хуана, дона Карлоса, дона Чезаре д’Авалоса (со всеми ними я знаком и рассказывал об этом в других своих писаниях), а также дочерей, которые ничем не хуже своих братьев. На этом я и закончу главное мое рассуждение.

РАССУЖДЕНИЕ ПЯТОЕ:

О склонности прекрасных и достойнейших дам питать любовь к мужам доблестным, а храбрых мужей — обожать смелых дам

Не случалось такого, чтобы прекрасные и достойные женщины — пусть по самой натуре робкие и застенчивые — не влюблялись в отважных воинственных мужчин, ибо воинская доблесть почитается столь неоспоримой добродетелью, что не любить за нее невозможно. Как удивительно это — влюбляться в свою противоположность наперекор собственной природе! И вот красноречивое доказательство: Венера, почитавшаяся некогда богинею любви, вежества и тонкого обращения, могла бы, казалось, на небесах либо на пирах Юпитера отыскать самого изысканного и прекрасного возлюбленного, когда ей пришла охота наставить рога своему простодушному супругу Вулкану, но избрала не самого утонченного, раздушенного и припомаженного из всех, а затеяла интрижку с Марсом, богом войны и победы; невзирая на то что он вечно измаран пылью и грязью сражений, что потом от него разит крепче, чем от иного придворного угодника духами; хуже того — подчас, спеша с поля битвы, чтобы возлечь с ней, весь забрызганный своей и чужою кровью, он и не помышлял перед тем привести

себя в надлежащий вид и умаститься благовониями.

Благородная и прекрасная царица Пентесилея прослышала о невиданной доблести отважного Гектора, о его воинских подвигах у стен Трои, оборонявшейся против греков, — и молва эта воспламенила ее; она возмечтала иметь от него детей — сиречь дочерей, каковые могли бы наследовать ее престол, — явилась к нему под Трою; увидав же его, восхитилась сим зрелищем и сделала все, чтобы снискать его милость не только боевым своим пылом, но и весьма редкостной красотой; стоило Гектору выступить против врагов, как она пускалась в битву рядом с ним и даже впереди него — там, где жарче всего вскипало сражение; а посему, как говорят, ее несравненная храбрость и искусность в схватке так пленяли великого воина, что он подчас отодвигался в сторонку и замирал в самой гуще сражающихся, дабы вполне насладиться созерцанием доблестной царицы, сеющей гибель вокруг себя.

Нетрудно вообразить, сколь превосходен был бы плод их страсти, если бы они преуспели в этом. Однако им недолго привелось любоваться друг другом, ибо она, чтобы еще больше понравиться властелину своего сердца, так часто и безрассудно пускалась в самую гущу нападавших, что однажды погибла в кровопролитнейшей из схваток. При всем том некоторые, напротив, утверждают, будто ей не удалось, прибыв в Трою, повидать Гектора, погибшего ранее; узнав об этой утрате, царица, как говорят, была столь поражена и удручена тем, что не сможет насладиться лицезрением героя, за которым так долго охотилась, разыскивая по всему свету, что по собственной воле сгубила себя в самых отчаянных и кровавых битвах и умерла, не желая жить без предмета своего влечения, избранного средь достойнейших.

Так же поступила и Фалестрида, другая царица амазонок: она пересекла целую страну, проделав очень длинный путь, ведомая желанием увидеть Александра Великого, чтимого во всех землях, и попросить его из милости или по взаимной склонности (ах, благословенны времена, когда еще любили и дарили любовь по взаимной склонности!) разделить с нею ложе — чтобы получить отпрыск от столь великолепного и благородного побега. Александр уступил ее просьбе, а не сделай он этого — его должно было бы счесть человеком пресыщенным и испорченным; ибо упомянутая венценосная особа была столь же прекрасна, сколь храбра. Квинт Курций, Павел Орозий и Юстин уверяют, что она прибыла к Александру со свитой из трех сотен дам, так изящно державшихся на лошадях и так ловко обращавшихся со своим оружием, что одно удовольствие было на них смотреть. Царица в глубоком поклоне склонилась перед Александром, а тот принял ее с великими почестями и провел с ней тринадцать дней и тринадцать ночей, потакая всем ее желаниям и прихотям; не переставая притом повторять, что если она родит дочь, то да хранит ее сама как зеницу ока, а ежели сына — пусть пошлет его к нему (ибо знал о ее истовой ненависти к мужскому полу и о том, что амазонки некогда — сразу после того, как умертвили собственных мужей, — издали законы, в согласии с которыми над ними не стало мужчин-военачальников и повелителей).

Можно не сомневаться, что прибывшие с нею дамы и их оруженосицы, в подражание своей предводительнице, поступили подобным же образом и для продолжения рода избрали себе по своим достоинствам доблестных мужей Александровой свиты.

Обольстительная и высокородная Камилла, беспорочная девица, верно служившая своей покровительнице Диане, что охотилась в рощах и лесах, прослышав об отваге Турна в его единоборстве со столь же доблестным Энеем и узнав, как прискорбен жребий героя, в сердце своем приняла его сторону и отправилась к нему, захватив лишь трех из своих почтенных подруг, бывших ее ближайшими наперсницами, а к тому же искусницами и затейницами в любовных забавах, что нередки промеж воительниц древности (к чести этих дам, они не переставали ублажать свою госпожу везде, где бы она ни была, как сказано у Вергилия в его «Энеидах»; а звали одну из них Армейя, что означает «дева-воительница», другую — Туллия, третью же, ловко владевшую и копьем и дротиком, — Тарпея, и все они, надо сказать, были италийки).