Галантные дамы
Шрифт:
Другая дама, подобная вышеописанной, видя, как меняется и блекнет ее лицо, пришла в такой гнев и досаду на него, что не пожелала более видеть его в зеркале, сочтя недостойным любования, и велела девушкам своим причесывать ее без зеркала; зато она непрестанно разглядывала в нем нижнюю половину тела, притом с тем же вниманием и восхищением, коими некогда удостаивала только лицо.
Слышал я еще об одной даме, которая, ложась в постель с другом своим при дневном свете, всегда прикрывала лицо белоснежным платком тончайшего голландского полотна из страха, что вид лица охладит пыл любовника и повредит успехам нижней половины тела, которую ни в чем упрекнуть было нельзя. По этому поводу могу рассказать о другой весьма обходительной даме и шутливом ее ответе мужу, который спросил у нее, отчего волосы на ее лоне не поседели и не сделались так же редки, как на голове. «Ах, что за коварное место! —
Дама была права, говоря так, ибо на голову и впрямь все шишки валятся, тогда как лону и горя мало; а еще, по словам докторов, волосы на голове редеют от чрезмерной пылкости; как бы там ни было, но у красавиц наших известное место остается вечно молодым.
Многие мужчины, хорошо изучившие женщин вплоть до куртизанок, уверяли меня, что никогда не видели красавиц, постаревших снизу: и ноги, и бедра, и ляжки, и лоно — все оставалось юным, упругим, прекрасным и располагало к любви точно так же, как и раньше. И даже некоторые мужья, уже величавшие жен своих старушками, признавали, что нижняя половина тела у этих женщин столь же задорно-молода и аппетитна и, не в пример лицу, остается по-прежнему влекущей, так что им нравилось спать с супругами своими не менее, чем в юные годы.
Короче сказать, есть множество мужчин, коим приятнее кататься на пожилых, нежели на юных; так, некоторые всадники предпочитают старых скакунов; эдаких коняг столь хорошо обучили в молодости — на ярмарку ли ехать, на прогулку, на охоту ли, — что к ним и в старости не придерешься, ибо они все еще помнят выучку и сохранили резвый шаг и благородную осанку.
Я видел в королевской конюшне коня по имени Квадрагант, обученного еще во времена короля Генриха. Ему было уже более двадцати двух лет, но при всем своем почтенном возрасте он ровно ничего не позабыл и по-прежнему великолепно ходил любым аллюром, чем вполне удовлетворял и короля, своего хозяина, и всех других всадников. То же самое могу сказать и о современнике его, великолепном скакуне из мантуанских конюшен по имени Гонзаго.
Видел я и бесподобного вороного, коего держали как жеребца-производителя; сеньор Антонио, начальник королевского табуна, показал мне его в Мэне, когда я оказался проездом в тех местах; жеребец ходил и рысью, и галопом, и вольтижировал, а дрессировал его сам хозяин, господин Карнавале; покойный господин де Лонгвиль давал ему за этого коня три тысячи ливров ренты, но король Карл отказал и взял жеребца себе, господина же Карнавале вознаградил иным способом. Да я мог бы назвать бесконечное множество таких скакунов, однако лучше Уступлю слово опытным конюшим, которые повидали более моего.
Покойный король Генрих, прибыв в Амьенский лагерь, выбрал себе для боя очень красивого старого коня по кличке Гнедой Мира, каковой конь, по рассказам опытных кузнецов, там же, в лагере, пал от лихорадки, что многие нашли весьма странным.
Покойный герцог де Гиз послал людей в свои эклеронские конюшни за жеребцом по кличке Самсон, которого держали там как производителя; он непременно хотел сражаться на нем в битве при Дрё, и конь не подвел его.
В первых войнах покойный принц взял в Мэне два десятка коней, тамошних производителей, с тем чтобы пользоваться ими в боях, и роздал своим приближенным, оставив, конечно, скакуна и себе; бравый Аварэ получил коня, некогда подаренного господином коннетаблем королю Генриху и носившего кличку Кум. Невзирая на старость, он превосходил всех прочих коней и пронес своего хозяина через все битвы, словно молодой. Капитану Бурдэ достался Турок, на котором был смертельно ранен покойный король Генрих, получивший в свое время этого коня от герцога Савойского; в ту пору конь этот именовался Злополучным, так не это ли имя явилось дурным предзнаменованием для короля?! Даже молодым жеребец этот не был так хорош, как в старости; хозяин коня, один из доблестнейших французских дворян, любил его, как самого себя. Короче сказать, ни одному из этих образцовых скакунов почтенный возраст не помешал верно и безупречно служить своему седоку; недаром же говорится: старый конь борозды не испортит.
Так же обстоит дело и со многими дамами, которые, в преклонных своих годах, ничем не уступят другим, помоложе, и способны доставить мужчине несравненное наслаждение, будучи в свое время обучены любовному ремеслу в совершенстве, а уроки эти никогда не забываются; главное же, пожилые дамы весьма щедры на подарки и подношения рыцарям и наездникам своим, коим, ясное дело, требуется куда большее поощрение, дабы скакать на старых кобылах вместо молодых, в противоположность конюшим, что предпочитают брать лошадей молодых и не обученных чужой рукой: таких, по их словам, легче дрессировать.
Вот каким еще вопросом задаются те, кто размышляет о пожилых дамах: что более почетно — завлечь для любовной утехи старую женщину или молодую? Некоторые утверждают, что победа над старой почетнее, ибо в молодости любовный пыл и жар сами просятся нару жу, понуждая женщин отдаваться без лишних выкрутасов; старости же свойственны холодность и благоразумие, победить которые весьма нелегко, оттого-то победителю и достается большая слава.
Вот почему знаменитая куртизанка Лаиса похвалялась и гордилась тем, что в ее «школу» чаще сходились солидные мужи-философы, нежели ветреные и пылкие юноши. Так же и Флора восславляла себя за то, что попасть к ней в дом стремились наизнатнейшие римские сенаторы, а не за то, что ее добивались юные вертопрахи. Итак, мне кажется, что для большего удовольствия и наслаждения куда почетнее одолеть сдержанность и благоразумие, присущие пожилым людям.
Отношусь с этой мыслью к тем, кому сие знакомо на личном опыте и кто убедился, что дрессированная лошадка много приятнее необученной и не знающей, каким аллюром ей скакать. Вдобавок сколь приятно и отрадно для души зрелище входящей в бальную залу, в спальню королевы, в церковь либо в другое какое-нибудь собрание пожилой дамы благородной наружности и величавой осанки — d’alta guisa [45] , как говаривают итальянцы, — например, фрейлины короля, королевы или принцессы либо наставницы королевских детей, которую и назначают-то на сию почетную должность за рассудительность и сдержанность нрава. Поглядите, какое благомыслие, какая непорочная добродетель написаны на ее челе, как все окружающие почитают даму за таковые качества, присущие зрелому ее возрасту; зато кто-нибудь один, зная совсем иное, шепнет самому верному своему другу; «Видите важную и высокомерную ее повадку, неприступный взгляд? Только и скажешь, что воды не замутит. Ан нет! Когда я лежу с нею в постели, то ни один флюгер в мире не вертится резвее ее бедер и зада!»
45
Высокого положения (ит.).
Что до меня, то, я полагаю, мужчина, прошедший через эдакое приключение, должен быть весьма доволен собою. Ах, сколько же повидал я в своей жизни дам, притворявшихся строгими, высоконравственными и неприступными, а на самом деле распущенных и развращенных до крайности, лишь только доходило до постели; их укладывают туда много чаще, чем молодых, которые, не отличаясь отменной хитростью, сторонятся борьбы. Недаром же говорят, что нет лучших охотниц, чем старые опытные лисицы, умеющие повсюду отыскать и принести добычу своим лисятам.
Мы читаем в книгах о том, что некогда многие римские императоры любили услаждать себя этим видом распутства, а именно связью с такими высокородными и почтенными матронами — как для плотской утехи, куда более приятной с ними, нежели с женщинами низшего сословия, так и ради славы победителя столь неприступной крепости; да я и в мое время знавал множество знатных сеньоров, принцев и дворян, гордившихся и похвалявшихся тем же самым.
Юлий Цезарь и Октавиан Август, его наследник, весьма усердно предавались эдаким, описанным выше завоеваниям; то же самое после них делал и Калигула: он созывал на свои пиры самых знатных и знаменитых римских дам с их мужьями и пристально, придирчиво разглядывал их, а некоторым даже поднимал лицо за подбородок, ежели они, как подобает порядочным женщинам, склоняли голову, прячась от мужских взоров, или же нарочно кривились и гримасничали, дабы этим сберечь свою непорочность (хотя вряд ли таких дам было очень уж много в те времена развратных императоров); однако всем этим женщинам приходилось изображать веселость и удовольствие, а иначе — беда; немало их жестоко поплатилось за свою неуступчивость. Тех же, что имели несчастье приглянуться названному императору, он брал тут же, можно сказать не отходя от мужей: выводил из залы, увлекал в свою спальню, где и получал от дамы удовольствия, какие хотел; после же возвращался вместе с нею обратно и, усадив на место, громко, во всеуслышанье восхвалял ее прелести и достоинства, перечисляя их одно за другим; если же дама обнаруживала какие-нибудь телесные изъяны или недостатки, то он и не думал умалчивать о них — напротив, вслух расписывал все подряд, не пропуская ни одной мелочи.