Галантные дамы
Шрифт:
Дама эта имела полное право так говорить: ведь самая очаровательная ножка в мире, обуй ее в эдакий башмак с надставленным каблуком, утратит свою прелесть, ибо нарушается тогда естественная пропорция; так что без изящно скроенной обуви и все остальное не в счет. Некоторые дамы полагают, что чем выше каблук и длиннее носок, тем богаче и роскошнее вид их и тем больше сердец они к себе привлекут; увы, жалкое зрелище представляют тогда их икры и ступни, и смешно смотреть на такую женщину, чей высокий рост — не дар природы, но ухищрения искусства.
Как принято было полагать в старые времена, красивая ножка таила в себе столько сладострастия, что многие римлянки, благонравные и строгие (или, по крайней мере, желавшие казаться таковыми),
Сдержанность сия, возможно, пристала тем, кто помешался на благочестии да приличиях и боится возбудить соблазн в ближнем; она, конечно, похвалы достойна, но я полагаю, что дай им волю, они бы выставили и ступню, и бедро, и кое-что повыше, вот только лицемерие и напускная скромность заставляют их ежеминутно доказывать своим мужьям, что они-де и есть истинные праведницы; что ж, кому и судить о том, как не им самим?!
Знавал я одного дворянина, галантного и предостойного, который на коронации последнего короля в Реймсе разглядел сквозь доски помоста, сбитого нарочно для дам, ножки, затянутые в белый шелк и принадлежащие одной знатной даме — красивой и стройной вдовушке; и так ему это зрелище запало в душу, что он прямо помешался от любви, а ведь и красивое лицо, и прочие стати этой дамы, а не одни только ножки, вполне заслуживали того, чтобы томиться и чахнуть от любви порядочному человеку. Мне-то известно, сколько воздыхателей было у этой дамы — и не счесть!
Словом, как порешил я сам, а со мною многие другие придворные, мне знакомые, вид красивой ножки и маленькой ступни весьма опасен и воспламеняет сладострастия ищущий взор; удивлению подобно, как это многие наши писатели, равно и поэты, не воздают ножке той хвалы, какою почтили они все другие части тела. Что до меня, я писал бы о ней без конца, ежели бы не страх, что меня обвинят в небрежении ко всему остальному телу; что ж, приходится мне обратиться к посторонним темам, ибо и впрямь непозволительно слишком углубляться в один только этот предмет.
Почему я и заканчиваю сие рассуждение, позволяя себе напоследок еще одно только слово: «Бога ради, сударыни мои, не прельщайтесь высоким ростом и не надставляйте себе каблуков под прелестные ваши ножки, коими если не все вы, то многие можете похвастаться. Хорошенькая ножка сама по себе очаровательна, и, обувая ее, надобно сперва все умно взвесить и меру соблюсти, иначе и дело испортите!»
А засим пусть хвалит и воспевает, кто захочет, другие дамские прелести, как это делают многие поэты, я же скажу так: изящно очерченные бедра, стройные икры и крошечные ступни все же ни с чем не сравнимы и в царстве любви великою властью обладают!
РАССУЖДЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ:
О любви пожилых дам и о том, как некоторые из них любят заниматься ею наравне с молодыми
Поскольку я уже вспоминал выше о пожилых дамах, любящих скачки в постели, я и решил посвятить сей теме настоящее суждение. И расскажу для начала, как однажды, находясь в Испании, беседуя с весьма достойной и красивой, но уже в возрасте дамою, услышал от нее, что «ningunas damas lindas, о allomenos pocas, se hazen viejas de la cinta hasta abaxo» (ни одна красивая или мало-мальски привлекательная дама никогда не постареет от пояса и ниже). Я спросил, что она разумеет под этим — красоту ли тела (а именно нижней его половины), которая не меркнет со старостью, или любовную жажду, терзающую чрево и не покидающую женщину до самой ее смерти. Она отвечала, что имеет в виду и то и другое: «Ибо, заверяю вас, от терзаний плоти можно избавиться только со смертью, хотя с виду кажется, будто возраст отвращает от мыслей о любви; ведь всякая женщина без ума от самой себя, но лелеет свою красу не для себя, а для мужчин, в отличие от Нарцисса, который был влюблен в себя самого и отвергал любовь других».
Красивая дама отнюдь не походит на Нарцисса; так, слышал я рассказ об одной красавице, которая столь пылко обожала самое себя, что нередко, обнажившись в постели и принимая всяческие сладострастные позы, без конца любовалась на свое тело, проклиная притом единственного мужчину, вовсе недостойного обладать подобными прелестями, а именно мужа своего, никак с нею не сравнимого. Наконец от этого созерцания самой себя дама распалилась настолько, что решительно распрощалась с глупой супружеской верностью да и завела себе любовника, способного по достоинству оценить ее красоту.
Вот как женская прелесть разжигает пыл у дамы и подвигает ее на любовь хоть с мужем, хоть с сердечным дружком, дабы тот или другой утолил ее ненасытное желание; одна любовь ведет за собой другую. Более того, будучи красивою и привлекательною для мужчин, к коим она отнюдь не сурова на словах, дама вскорости окажет им милость и на деле; недаром же говорила Лаиса, что стоит женщине открыть рот для нежного ответа своему возлюбленному, как тут же и сердце ее присоединяется к устам и раскрывается ему навстречу.
Кроме того, ни одна красивая и любезная женщина не откажется выслушать комплимент себе; и ежели она хоть раз позволит воздыхателю своему превознести ее красоту, грацию и обходительность — как мы, кавалеры и придворные, привыкли это делать, приступая к любовной осаде, — то он со временем, рано или поздно, все-таки одержит победу и добьется своего.
Доказано уже, что любая красивая женщина, испробовав хоть однажды любовную игру, никогда уж более не откажется от нее, ибо каждая последующая будет для нее все приятнее и слаще; вот так же человек, привыкший к вкусной пище, ни за что не станет есть дурную, и чем ближе к старости, тем более укореняется в нем эта привычка к хорошему столу, как говорят врачи; вот потому и женщина, вошедшая в возраст, становится все более лакома до сладких любовных забав, и ежели губы ее жаждут поцелуев, то нижние также требуют своей доли, и с годами утеха эта не забывается, а тяга к ней не ослабевает, разве что (опять-таки по свидетельству врачей) случится какая-либо тяжкая хворь или другая прискорбная напасть; однако по прошествии оной вновь является охота заняться любовью.
Хорошо известно, что любые дела становятся тяжелее и постепенно сходят на нет с возрастом, отнимающим силы у человека; особливо относится это к Венериным играм, коими пристало заниматься легко и свободно, без принуждения, в мягкой и уютной постели, к сим забавам располагающей. Отношу все сказанное к женщине, а не к мужчине, которому назначена самая трудная часть работы, что с годами делается ему не под силу. Почему он и вынужден, по прошествии юных лет, воздерживаться от любовных услад, к великой своей досаде и неудовольствию. Женщина же в любом возрасте сама не трудится, но лишь принимает, высасывая, точно пиявка, весь жар и всю кровь из мужчины, — само собой разумеется, ежели он расположен дать ей то, что имеет; но любая старая кобыла, коли придет ей охота к скачке, непременно сыщет себе наездника, пусть и плохонького; когда же пожилая дама не найдет такового охотника до своих прелестей, как находила в молодые годы, то и это не беда, коли у нее есть деньги и средства, дабы купить себе эдакого любителя, да еще и не самого завалящего, — так я, по крайней мере, слыхал. Что ж, хороший товар дорог и наносит немалый урон кошельку, в противоположность мнению Гелиогабала — чем дешевле он покупал припасы, тем лучше они ему казались. Но не так обстоит дело с Венериным товаром: этот чем дороже стоит, тем больше нравится, ибо всякий покупатель желает получить за свои деньги самое что ни на есть лучшее и дорогое, притом втрое, а то и впятеро больше обычного.