Галaтeя

на главную

Жанры

Поделиться:
Шрифт:

Послание к Матео Васкесу [1]

Дрожа от холода, во тьме ночнойДосель бродил я, и меня в болотоПривел мой путь пустынною тропой,Я оглашаю стонами без счетаТюрьму, куда меня забросил рок,Захлопнув пред надеждою ворота.Переполняет слез моих потокПучину моря, от моих стенанийМутнеют в небе запад и восток.Сеньор, полна неслыханных страданийЖизнь эта средь неверных дикарей;Тут — смерть моих всех юных упований.Но брошен я сюда судьбой моейНе потому, что без стыда по светуБродяжил я, как вор и лиходей.Уже десятое минуло лето, [2] Как я служу на суше и в моряхВеликому Филиппу шпагой этой.И в тот счастливый день, когда во прахРазвеял рок враждебную армаду, [3] А нашей, трепет сеявшей и страх,Великую победу дал в награду,Участье в битве принимал и я,Хоть слабым был бойцом, признаться надо.Я видел, как багровая струяГорячей крови красила пучину, —Смешалась кровь и вражья и своя.Я видел, как над водною равнинойНосилась смерть, неистово ярясь,И тысячам бойцов несла кончину.Я видел также выраженье глазУ тех, которые в огне и пенеВстречали с ужасом свой смертный час.Я слышал стоны, жалобы и пениТех, кто, кляня безжалостность судьбы,Изнемогали от своих ранений.Уразуметь, каков исход борьбы,Они могли в последнее мгновенье,Услышавши победный глас трубы.То возвещало о конце сраженьяИ о разгроме мавританских силВеликое
христово ополченье.
Мне праздником тот миг счастливый был.Сжимал я шпагу правою рукою,Из левой же фонтан кровавый бил.Я чувствовал: невыносимо ноя,Рука готова изнемочь от ран,И грудь от адского пылает зноя.Но, видя, что разбит неверных станИ празднуют победу христиане,Я радостью такой был обуян,Что, раненный, не обращал вниманьяНа то, что кровь из ран лилась рекой,И то и дело я терял сознанье.Однако этот тяжкий опыт мойНе помешал мне через год пуститьсяОпять туда, где шел смертельный бой. [4] Я вновь увидел варварские лица,Увидел злой, отверженный народ,Который гибели своей страшится.Я устремился в край преславный тот, [5] Где память о любви Дидоны властнойК троянцу-страннику досель живет.Паденье мавров лицезреть так страстноХотелось мне, что я пустился в путь,Хоть раны были все еще опасны.Я с радостью — могу в том присягнуть —Бойцов убитых разделил бы долю,Там вечным сном уснул бы где-нибудь.Не такова была судьбины воля,Столь доблестно окончить не далаОна мне жизнь со всей ее недолей.Рука насилия меня взяла;Был побежден я мнимою отвагой,Которая лишь похвальбой была.Я на галере «Солнце» — не во благоОна с моим связала свой удел —Погиб со всею нашею ватагой. [6] Сначала наш отпор был тверд и смел;Но слишком люты были вражьи силы,Чтоб он в конце концов не ослабел.Познать чужого ига бремя былоМне, видно, суждено. Второй уж годЯ здесь томлюсь, кляня свой плен постылый.Не потому ль неволи тяжкий гнетМеня постиг, что сокрушался малоЯ о грехах своих, чей страшен счет?Когда меня сюда судьбой пригнало,Когда в гнездовье это прибыл я,Которое пиратов тьму собрало,Стеснилась отчего-то грудь моя,И по лицу, поблекшему от горя,Вдруг слезы покатились в три ручья.Увидел берег я и то нагорье,Где водрузил великий Карл свой стяг,И яростно бушующее море.Будил в нем зависть этот гордый знакИспанского могущества и славы,И потому оно бурлило так.Перед картиной этой величавойСтоял я, горестной объят тоской,Со взором, застланным слезой кровавой.Но если в заговор с моей судьбойНе вступит небо, если не в неволеМне суждено окончить путь земнойИ я дождусь от неба лучшей доли,То ниц паду перед Филиппом я(Коль в том помочь мне будет ваша воля)И, выстраданной мысли не тая,Все выскажу ему я откровенно,Хоть будет неискусной речь моя.«О государь мой, — молвлю я смиренно, —Ты строгой власти подчинил своейБезбожных варваров полувселенной,Всечасно от заморских дикарейК тебе идут послы с богатой данью. —Так пусть же в царственной душе твоейПроснется грозное негодованьеНа тот народ, что смеет до сих порТебе оказывать непослушанье.Он многолюден, но врагу отпорДать не способен: нет вооруженья,Нет крепостей, нет неприступных гор.Я убежден: одно лишь приближеньеТвоей армады мощной ввергнет в страхИ бросит в бегство всех без исключенья.О государь, ключи в твоих рукахОт страшной и безжалостной темницы,Где столько лет в железных кандалахПятнадцать тысяч христиан томится.К тебе с надеждою обращеныИх бледные, заплаканные лица.Молю тебя: к страдальцам без виныОтеческое прояви участье, —Их дни и ночи тяжких мук полны.Теперь, когда раздоры злые, к счастью,Утихли все и снова, наконец,Край под твоею процветает властью,Ты заверши, что начал твой отецТак смело, доблестно, и новой славойУкрасишь ты державный свой венец.Спеши же предпринять поход сей правый.Верь, государь: один лишь слух о немПовергнет в прах разбойничью ораву».Я так скажу, и нет сомненья в том,Что государь ответит благосклонноНа стоны страждущих в краю чужом.Изобличил свой ум непросвещенный,Быть может, низким слогом речи я,К особе столь высокой обращенной,Но оправданьем служит мне мояГорячая об узниках забота.Послание кончаю, — ждет меняПроклятая на варваров работа.

1

Это «Послание», написанное Сервантесом на втором году алжирского плена, было обнаружено лишь в XIX веке. Подлинник утерян. Адресуя «Послание» одному из министров Филиппа II, Матео Васкесу, автор сообщает о своих деяниях на суше и на море и в заключение выдвигает план всеобщего восстания рабов в Алжире при поддержке испанской армии извне.

Ответа на послание Сервантес не получил.

Из восьмидесяти одной терцины подлинника мы помещаем пятьдесят одну.

2

Уже десятое минуло лето… — В 1569 году Сервантес отправился в Рим в свите Аквавивы, посла папы Пия V. Он недолго оставался у него на службе и через год, в начале 1570 года, поступил в армию. «Послание к Матео Васкесу» писано в Алжире в 1577 году. Оно было отправлено в Испанию с братом Сервантеса Родриго, за которого был внесен выкуп родителями.

3

Развеял рок враждебную армаду… — Сражение при Лепанто 7 октября 1571 года привело к поражению турецкого флота и сокрушению могущества турок на Средиземном море.

4

…опыт мой не помешал мне через год пуститься опять туда, где шел смертельный бой. — Раненый Сервантес был отправлен на излечение в Мессину, где оставался по март 1572 года. Из одного документа известно, что в октябре 1574 года он находился в Палермо. В том же году он вернулся в армию.

5

…край преславный тот, где память о любви Дидоны… досель живет. — Речь идет об африканском побережье. В «Энеиде» Вергилия основательница Карфагена Дидона кончает жизнь на костре из-за того, что любимый ею Эней, повинуясь воле богов, покинул ее.

6

Я на галере «Солнце»… погиб со всею нашею ватагой. — 20 сентября 1575 года Сервантес выехал вместе с братом Родриго на галере «Солнце» из Неаполя на родину. Галера подверглась у берегов Франции нападению пиратов. Экипаж отчаянно защищался, но силы были неравные, Родриго попал в руки Рамадан-паши, Сервантес — в руки Али-мами.

К любознательным читателям

Боюсь, что писание эклог [7] в наше, в общем весьма неблагоприятное для поэзии, время будет признано малопочтенным занятием, а потому мне, в сущности, следовало бы представить удовлетворительные объяснения тем из моих читателей, которые все, что не отвечает врожденной их склонности, расценивают как даром потраченное время и труд. Однако, памятуя о том, что с людьми, замыкающимися в столь тесные рамки, спорить бесполезно, я обращаюсь к иным, беспристрастным, читателям: с полным основанием не усматривая разницы между эклогой и поэзией народной, они вместе с тем полагают, что те, кто в наш век посвящает ей свои досуги, поступают опрометчиво, издавая свои писания, и что их побуждает к этому страсть, которую обычно питают авторы к своим сочинениям, — я же со своей стороны могу на это сказать, что склонность к поэзии была у меня всегда и что возраст мой, едва достигший зрелости, думается, дает мне право на подобные занятия. К тому же никто не станет отрицать, что такого рода упражнения, в былое время по справедливости столь высоко ценившиеся, приносят немалую пользу, а именно: они открывают перед поэтом богатства его родного языка и учат его пользоваться для прекрасных своих и возвышенных целей всеми таящимися в нем красотами с тем, чтобы на его примере умы ограниченные, усматривающие предел для кастильского словесного изобилия в краткости языка латинского [8] , поняли, наконец, что перед ними открытое, широкое и плодородное поле, по которому они могут свободно передвигаться, наслаждаясь легкостью и нежностью, важностью и великолепием нашего языка и постигая многоразличие тех острых и тонких, важных и глубоких мыслей, что по неизреченной милости неба плодовитый испанский гений столь щедро повсюду рождал и продолжает всечасно рождать в счастливый наш век, чему я являюсь нелицеприятным свидетелем, ибо знаю таких, у которых есть все основания для того, чтобы без той робости, какую испытываю я, благополучно пройти столь опасный путь. Однако же трудности, возникающие перед людьми, неизбежны и многообразны, их цели и дела различны, — вот отчего одним придает храбрости жажда славы, другие же, напротив, страшась бесчестия, не осмеливаются издавать то, что, сделавшись всеобщим достоянием, обречено предстать на суд черни, опасный и почти всегда несправедливый. Я лично не из самонадеянности дерзнул выпустить в свет эту книгу, а единственно потому, что до сих пор не решил, какая из двух крайностей хуже: легкомысленно выказывать дар, коим тебя наградило небо, и предлагать незрелые плоды своего разумения отечеству и друзьям, или же, проявляя чрезвычайную щепетильность, кропотливость и медлительность, вечно будучи недоволен тем, что у тебя задумано или же сделано, находя удачным лишь то, что не доведено до конца, так никогда и не отважиться выдать в свет и обнародовать свои писания. Ведь если излишняя смелость и самонадеянность могут быть осуждены как непозволительная дерзость, на которую подбивает человека самомнение, то не менее предосудительны крайняя медлительность и неуверенность в себе, ибо тогда те, кто ждет и чает помощи и достойного примера, дабы усовершенствоваться в своем искусстве, слишком поздно или даже совсем не воспользуются плодами разумения твоего и трудов. Из боязни впасть в какую-либо из этих крайностей я не издавал до сих пор этой книги, но и не хотел долго держать ее под спудом, оттого что сочинял я ее отнюдь не только для собственного удовольствия. Мне хорошо известно, что всякое нарушение того стиля, коего в сем случае должно придерживаться, вызывает нарекания, — даже столп поэзии латинской подвергся нападкам за то, что некоторые его эклоги написаны более высоким стилем, нежели другие, — а потому меня не очень смутит обвинение в том, что я перемешал философические рассуждения пастухов с их любовными речами и что порою мои пастухи возвышаются до того, что толкуют не только о деревенских делах, и притом с присущею им простотою. Если принять в соображение, — а в книге я на это не раз намекаю, — что многие из моих пастухов — пастухи только по одежде, то подобное обвинение отпадет само собой. Что же до недостатков в изобретении и расположении, то да простит их рассудительный читатель, который пожелает к книге моей отнестись непредвзято, и да искупит их желание автора по мере сил своих и возможностей ему угодить; если же эта книга надежды автора не оправдает, то в недалеком будущем он предложит вниманию читателя другие, более занимательные и более искусно написанные.

7

Эклога — в эпоху Сервантеса общее определение для различных произведений пасторального жанра.

8

…умы ограниченные, усматривающие предел для кастильского словесного изобилия в краткости языка латинского… — Схоластическая поэтика того времени разрешала писать на родном языке только в среднем и низком стилях, высокий стиль являлся монополией латинского языка. Сервантес решительно восстает против этого канона. См. слова Дон Кихота (ч. II, гл. XVI).

Два друга

Все пастухи столь мелодично на инструментах своих заиграли, что одно наслаждение было их слушать, и в тот же миг, словно в ответ им, божественною гармонией зазвучали хоры великого множества птиц, ярким своим опереньем сверкавших в густой листве. Так шли некоторое время пастухи, пока не приметили давным-давно прорытую в горе пещеру, находившуюся совсем близко от дороги, а потому они явственно различили звуки арфы, на которой играл некий пещерный житель, и тут Эрастро, прислушавшись, молвил:

— Остановитесь, пастухи! Сегодня, кажется, все мы услышим то, что я вот уже несколько дней мечтаю услышать, а именно — пение одного милого юноши, который недели две тому назад здесь поселился и ведет столь суровую жизнь, какую, по моему разумению, в его молодые лета вести не должно, и когда мне случалось проходить мимо, до меня доносились звуки арфы и до того сладкое пение, что мне хотелось слушать его еще и еще, однако ж всякий раз я заставал лишь конец песни. И сколько я ни заговаривал с юношей и сколько ни старался войти к нему в дружбу, обещая сделать для него все, что только в моих силах, он так и не сказал мне, кто он таков и что принудило его в столь юные годы полюбить одиночество и бедность.

Рассказ Эрастро о юном отшельнике вызвал и у других пастухов желание узнать, что с ним приключилось, и они порешили сперва подойти так, чтобы он их не увидел, к пещере и послушать его пение, а потом уже начать с ним разговор. И тут им посчастливилось найти укромное место, где они, оставшись незамеченными, и прослушали все, что пребывавший в пещере под звуки арфы выразил в этих стихах:

Хоть чист я перед ними — бог крылатыйИ небеса злорадноМеня карают пыткою ужасной.Нет отклика на стон мой безотрадный,И, горестью объятый,Горé взношусь я мыслями напрасно,О жребий мой злосчастный!Какие чары превратить сумелиЖизнь, бывшую доселеОтрадой для меня, в такую муку,Что смерти протянуть готов я руку?Себе постыл я тем, что муки адаТерплю, а грудь стенаньяМои не рвут, узилища земногоНе покидает слабое дыханье.Которому пощадаОказана судьбой моей суровой.И вот приходит сноваНадежда лживая и вновь мне силуДает нести страданий груз постылый.Жестоко небо: множа суток звенья,Оно нам умножает и мученья.Увы! Сердечные терзанья другаМне душу размягчили,И тяжкое я принял порученье.О горькая тщета моих усилий!О мрачная услуга!О смешанное с радостью мученье!К другим на удивленьеИ щедр и благ бессмертный сын Венеры [9] ,Ко мне же свыше мерыОн скуп и полон милости холодной.Но то ли друг претерпит благородный?Как часто наши лучшие порывыКончаются смятеньем!Так платишь ты за них, судьба лихая.О бог любви! Ты также с наслажденьемГлядишь, как дни тоскливоВлачит влюбленный, чуть не умирая.Тебя я проклинаю!Пускай твои охватит крылья пламяИ твой колчан, стреламиНаполненный, пускай сожжет, а стрелы,Что не сгорят, в твое вопьются тело.Каким обманом, хитростью какою,Каким путем окольнымТы мною овладел, коварный гений?Как мог я стать предателем невольнымСвоих благих стремлений?Что было мне обещано тобою?Что я смогу в покоеСвободным созерцаньем насладитьсяИ на твои деянья подивиться.Меж тем, о лжец, мне шеюТы цепью, чувствую, сдавил своею.А впрочем, не тебя винить мне надо, —Я сам всему виною:Я не дал твоему огню отпора,Я допустил, чтоб вышел из покояИ, руша все преграды,Поднялся ветер, гибельнее мора.Теперь по приговоруРазгневанного неба умираю.Но я боюсь, лихаяСудьба моя не даст, чтобы могилаМои страстные муки прекратила.Бесценный друг мой, Тимбрио любимый,И ты, моя врагиня,Прелестнейшая Нисида, несчастьяИ счастье смесь вкушающие ныне!Какой разлучены мыЗвездой жестокой, чьей бездушной властью?Увы, перед напастьюБессилен смертный! В тяжкое страданьеВмиг может превратиться ликованье,Как после дня погожего, сметаяКрасу его, приходит ночь глухая.На что мы можем в жизни положиться?Царит над нами всемиЗакон непостоянства. Вдаль несетсяНа легких, быстролетных крыльях время,И вслед за ним стремитсяНадежда тех, кто плачет и смеется.А ежели прольетсяС небесной выси милость, — благотворнаЛишь тем она, кто, непритворнойСожжен любовью, дух свой ввысь возносит;Другим она скорей лишь вред приносит.Я, боже, возношу благочестивоСвои ладони, взорыИ все души измученной порывыВ надзвездный край, которыйПлач горький превращает в смех счастливый.

9

Бессмертный сын Венеры — то есть Амур. Художники изображали его в виде ребенка с луком, стрелами, колчаном и факелом.

Вместе с последними звуками жалостной песни из груди пребывавшего в пещере отшельника вырвался глубокий вздох; тогда пастухи, убедившись, что он умолк, тотчас вошли все вместе в пещеру и увидели сидевшего в углу, прямо на жестком камне, милого и приятного юношу лет двадцати двух, в домотканой одежде, босого, подпоясанного грубой веревкой, заменявшей ему ремень. Голова у него свесилась набок, одною рукой он держался за сердце, другая же была бессильно опущена вниз. Найдя его в таком состоянии и заметив, что, когда они вошли, он не пошевелился, пастухи догадались, что юноше дурно, и они не ошиблись, ибо, вновь и вновь возвращаясь мыслью к своим несчастьям, он почти каждый раз доходил до обморока. Как скоро к нему приблизился Эрастро и взял его за руку, он очнулся, однако же вид у него был до того растерянный, словно он припоминал тяжелый сон, каковые знаки немалой печали опечалили вошедших, и тут Эрастро сказал:

— Что с вами, сеньор? Какая печаль теснит измученное ваше сердце? Не таитесь, — ведь перед вами тот, кого не устрашат никакие муки, лишь бы вас ему избавить от мук.

— Не в первый раз, любезный пастух, обращаешься ты ко мне с этим предложением, — слабым голосом заговорил юноша, — и, верно, не в последний приходится мне от него отказываться, ибо судьба устроила так, что ни ты не можешь быть мне полезен, ни я, при всем желании, не могу воспользоваться твоими услугами. Прими же слова мои как дань благодарности за твою доброту, и если ты еще что-либо желаешь знать обо мне, то время, от коего ничто не скроется, скажет тебе даже больше, чем мне бы хотелось.

— Если вы предоставляете времени удовлетворить мое любопытство, — возразил Эрастро, — то подобное вознаграждение чрезмерно щедрым назвать нельзя, оттого что время, к нашему прискорбию, выдает самые заветные тайны наших сердец.

Тут пастухи принялись наперебой упрашивать юношу, чтобы он поведал им свою кручину, особливо Тирсис, который, приводя разумные доводы, объяснял ему и доказывал, что нет такого горя, коему нельзя было бы помочь, разве что смерть, гасительница человеческих жизней, преградит нам путь. К этому он присовокупил еще и другие доводы, после чего упорный юноша согласился удовлетворить всех, кто желал выслушать его историю, и обратился к пастухам с такими словами:

— Приятные собеседники! Хотя мне надлежало бы прожить остаток дней моих без вас и провести его в более строгом уединении, однако ж, дабы знали вы, сколь дорого мне ваше участие, решаюсь я рассказать вам все, что почту нужным, — рассказать, как довела меня своенравная Фортуна до того жалкого положения, в коем я нахожусь ныне. Но как час теперь должен быть довольно поздний, злоключениям же моим нет числа и, прежде нежели я кончу свой рассказ, нас может застигнуть ночь, то лучше нам всем отправиться в деревню; я намеревался пойти туда завтра утром, но могу совершить этот путь и сейчас: ведь мне все равно нужно быть в вашей деревне, — там я достаю себе пропитание, — и дорогой я поведаю вам, как сумею, все мои горести.

Слова юного отшельника всем пришлись по душе; взяв его с собою, пастухи неспешным шагом двинулись по направлению к деревне, и тут несчастный начал рассказ о своих невзгодах:

— В старинном и славном городе Хересе, коего жители особым покровительством Минервы и Марса пользуются [10] , родился Тимбрио, отважный кавальеро, чьи добродетели и величие духа было бы мне весьма затруднительно описать. Довольно сказать, что то ли редкая его доброта привлекла меня к нему, а может статься, таково было влияние светил небесных, только я приложил все усилия, дабы сделаться самым близким его другом, и небо явило мне столь великую милость, что вскоре многие, словно забыв, что его зовут Тимбрио, а меня — Силерьо, стали называть нас просто два друга, мы же, всюду появляясь вместе и оказывая взаимные услуги, старались оправдать это название. Так, в неописуемой радости и веселии, проводили мы юные свои годы, то выезжая в поле, на охоту, то в городе, в потехах досточтимого Марса участие принимая [11] , как вдруг случилась одна из многих бед, коих свидетелем поставило меня безжалостное время, а именно: у друга моего Тимбрио произошла крупная ссора с одним могущественным кавальеро, жителем того же города. Дело кончилось тем, что честь кавальеро была задета, и Тимбрио, дабы умирить яростную вражду, уже вспыхнувшую между их семьями, принужден был уехать, оставив письмо, в коем он уведомлял своего недруга, что когда тот, как истинный кавальеро, захочет потребовать у него удовлетворения, то найдет его в Италии, в городе Милане или же в Неаполе. Раздоры между семьями обоих тотчас утихли; решено было, что оскорбленный кавальеро, Прансилесом именовавшийся, вызовет Тимбрио на смертный и честный бой и, выбрав подходящее место, даст ему знать. Тогда же решилась и моя участь, ибо в то самое время, когда происходили эти события, меня сразил жестокий недуг, так что я почти не вставал со своего ложа и по этой причине не мог сопровождать Тимбрио куда бы то ни было, — Тимбрио же перед отъездом, к немалому своему огорчению, со мною простился, взяв с меня слово, что как скоро я окрепну, то отправлюсь в Неаполь, и с тем он и уехал, оставив меня в столь глубоком горе, что мне не под силу будет теперь его описать. Однако ж спустя несколько дней, едва желание видеть его превозмогло мою немощь, я, не теряя ни минуты, отбыл. И, дабы сделать мой путь возможно более кратким и верным, судьба в виде особой удачи послала мне четыре галеры: они стояли у славного острова Кадиса оснащенные и готовые к отплытию в Италию. Я сел на одну из них, и благодаря попутному ветру в скором времени мы могли уже различить очертания берегов каталонских. А как морское путешествие несколько утомило меня, то, когда наше судно причалило к ближайшей гавани, я, удостоверившись прежде, что нынче ночью галеры никуда отсюда не уйдут, в сопровождении одного моего приятеля и слуги сошел на берег. Однако еще не наступила полночь, как моряки и путешественники, видя, что безоблачное небо предвещает тишину или попутный ветер, во время второй вахты, дабы не упустить благоприятного случая, подали знак к отплытию, в мгновение ока выбрали якоря, погрузили весла в тихую воду и подставили паруса дуновению легкого ветра. И все это, повторяю, с такою поспешностью было проделано, что, сколько я ни торопился, а все же к отплытию опоздал и остался стоять на берегу, мучимый досадой, которую способен понять лишь тот, кто побывал в моем положении, ибо под рукой у меня не оказалось многого из того, что необходимо путешественнику, желающему двигаться сушей. Полагая, однако ж, что от сидения на берегу большого проку ждать нечего, рассудил я за благо возвратиться в Барселону: Барселона — город большой, — думалось мне, — быть может, мне посчастливится встретить там человека, который снабдит меня всем, чего мне недостает, распоряжение же об уплате долга я перешлю моему доверенному лицу в Хересе или в Севилье.

10

В… городе Хересе, коего жители особым покровительством Минервы и Марса пользуются… — Минерва — олицетворение мудрости и силы, покровительница государств и городов; Марс — бог войны; Херес — один из древнейших городов Испании, в начальную эпоху Реконкисты (отвоевания у мавров испанских территорий) в силу своего географического положения играл роль форпоста, неоднократно переходившего из рук в руки.

11

…в потехах досточтимого Марса участие принимая… — то есть в военных упражнениях.

Книги из серии:

Без серии

Популярные книги

Виконт. Книга 2. Обретение силы

Юллем Евгений
2. Псевдоним `Испанец`
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рпг
7.10
рейтинг книги
Виконт. Книга 2. Обретение силы

Наследник

Шимохин Дмитрий
1. Старицкий
Приключения:
исторические приключения
5.00
рейтинг книги
Наследник

Измена. Свадьба дракона

Белова Екатерина
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
эро литература
5.00
рейтинг книги
Измена. Свадьба дракона

Мастер 4

Чащин Валерий
4. Мастер
Фантастика:
героическая фантастика
боевая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Мастер 4

Запрети любить

Джейн Анна
1. Навсегда в моем сердце
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Запрети любить

Великий князь

Кулаков Алексей Иванович
2. Рюрикова кровь
Фантастика:
альтернативная история
8.47
рейтинг книги
Великий князь

Идеальный мир для Социопата 13

Сапфир Олег
13. Социопат
Фантастика:
боевая фантастика
постапокалипсис
рпг
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Социопата 13

Огненный князь 4

Машуков Тимур
4. Багряный восход
Фантастика:
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Огненный князь 4

На границе империй. Том 9. Часть 3

INDIGO
16. Фортуна дама переменчивая
Фантастика:
космическая фантастика
попаданцы
5.00
рейтинг книги
На границе империй. Том 9. Часть 3

Я – Орк

Лисицин Евгений
1. Я — Орк
Фантастика:
юмористическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Я – Орк

Шериф

Астахов Евгений Евгеньевич
2. Сопряжение
Фантастика:
боевая фантастика
постапокалипсис
рпг
6.25
рейтинг книги
Шериф

Вечный. Книга IV

Рокотов Алексей
4. Вечный
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рпг
5.00
рейтинг книги
Вечный. Книга IV

Кодекс Охотника. Книга XVIII

Винокуров Юрий
18. Кодекс Охотника
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Кодекс Охотника. Книга XVIII

Прометей: каменный век II

Рави Ивар
2. Прометей
Фантастика:
альтернативная история
7.40
рейтинг книги
Прометей: каменный век II