"Галерея абсурда" Мемуары старой тетради

Гарандин Олег

«Само собой – кивнул Чирипский. Затем что-то пропел, но вернулся к исходной мысли. «Время» не в скорлупе зафрактованно где-то – добавил он. Оно – снаружи. А вы, вдруг, начинаете предлагать ему свои собственные претензии, свои общие принципы.. Черемши не хотите ли?»

Затем Чирипский сделал еще одну паузу и обвел взглядом присутствующих. Что скажете?

– Скажу, что любителей таких салатов и всегда много было по существу. Знаем. Потому и сам городовой, если припомнить, принес в Сметанный день часы с кукушкой, и Шаровман потому-то тайком ходил в Сметанный день и весь после того месяц с поленом на плече. Потрясающий разговор! А я всегда думал, что у нас дураков поменьше.

–Но

что, спрошу вас, из этого следует? Какие мы видим в этом разговоре нюансы и пропорции? А следует из этого, отвечу вам, что когда говорим мы о том «куда приходит дорога – не важно» и на выводе этом не останавливаемся чтобы уверится в нем еще раз, мы, тем не менее, все-таки видим что «проходит» она мимо коксового завода, и это самое ее «местонахождение» безусловно «имеем ввиду». Вроде бы говорим – «не важно», но так ли оно происходит в самой действительности происходящего? Видим, что «не так». Почему? Потому, что, если говорить о «времени» «прямолинейно», вменять ему некое «движение» и говорить о том, что оно «проходит», то между этим нашим утверждением по поводу «дороги» и упоминанием о «коксовом заводе» должно было пройти определенное «время», когда утверждение «не важно» могло потерять свою силу – не иначе. Следовательно, здесь, вопрос времени становится, как бы второстепенным, приравнивается по своему значению к «дороге», и теряет свою собственную значимость. И отсюда же, например, можно тогда увидеть, что и повествование ведь тоже движется по своей траектории, и о том, о чем было сказано в одном абзаце, может переменить свое значение в другом. А это – абсурд.

В общем, признаюсь, меня тогда сильно заинтересовал этот разговор и я, признаюсь, стал на обе четвереньки, чтобы повнимательней прислушаться к галоши, чтобы ничего значимого здесь не упустить.

«Что и подтверждает – подтвердил Черипский – известную мудрость в том, что «утверждения» могут быть «какие угодно», и любая способность что-либо «утверждать» тем уже плоха, что найдется «другое утверждение» и часто совершенно противоположенное...»

«Несомненно» – выкрикнул кто-то, а кто-то добавил:

«И отсюда же, – добавил он – в инфракрасном луче времени и с той же философской позиции «переименований» и «двузначности формулярных списков», само понятие «Фарватерная» может не всегда соответствовать понятию «улица», поскольку протяженность в геометрической прогрессии той или иной улицы подразумевает под собой ту же «продолжительность» во времени, и потому сомнения относительно того «что» мы имеем и «где» идем, не безосновательны, и именно потому точно нельзя сказать – «улица» ли это или «устрица». Все достаточно объяснимо».

– Представьте себе такой разговор! Прямо теория абстракции в реальной действительности. То есть, «некто» представил на рассмотрение «некую» терию (безумную саму по себе в своем однозначном смысле) и, вот, следуя этой теории, сама действительность потихоньку становится ей созвучна и на нее похожа, как две сугубо индентичные капли из одного цельнометалического ведра. Каково?! К тому же, видно было, что очень задело всех и последнее происшествие с птицами в нашем лесу, которое тоже мимоходом обсуждали – не слыхали об инциденте с различного вида птицами? Похоже на правду.

– Нет, не слыхал. Да мне и не говорил об этом никто.

– Конечно, оно, это происшествие, не имело ничего общего с основной темой данного разговора, но его тоже не мимоходом коснулись. А именно – исчезли в лесу птицы – дятлы и вольдшнепы, в том числе. И потому, как их неделю уже нигде никто не видел, ни на ветках и вообще – нигде, повсеместно начались происходить волнения. А, поскольку, еще Монтарана Хохлимана любит по утру яблоки есть, а яблок, как понимаете, не стало, или цены заламывают такие, что не подберешься, Лифоп Камушкин решил за это дело взяться сам, самолично, и для того, чтобы понять, каким образом бороться с вредителями без птиц, решил каждую ночь оборачиваться зеленой гусеницей, чтобы через собственное свое понимание ее сущности, и войдя, так сказать, «в роль», найти способы с вредителями бороться. Делает он это так. К вечеру, когда видит, что луна подошла ногами к дому и светит в открытые окна, он идет в кухню, насыпает в блюдце пшено, снимает с себя одежду, и когда луна скатывается с горы на близстоящую подле окна сосну, оборачивается сразу зеленой гусеницей. Заметьте как-нибудь. Зеленеет Весна – за ней сразу и Лифоп Камушкин зеленеет. Но – не важно. Вернемся.

«Но вот если припомнить в той или иной точности первые мгновения первого происшествия – продолжил в свою речь Видор-Тудор Чирипский, – то согласно периодике событий, можно ли сказать, что данное происшествие было «первым»? Ведь до него тоже были многие происшествия».

«Не сгребайте в кучу – послышалось от Пипита Тиронского. Мы сейчас не о том в принципе говорим. В вопросе «что» появилось сначала «яйцо» или «курица» мы еще будем разбираться впоследствии, и с не меньшей заинтересованностью и приблизительностью, и тогда только, когда Дидолон Фарамон придет».

Он тоже – запаздывал.

И даже здесь, как видим, даже в таком маленьком замечании о Додолоне Фарамоне, можно заметить некоторую связующую нить, связывающую этот вопрос со временем. То есть, как видим, этим вопросом занялись основательно.

«Вспомните известную мудрость – вскричал Тиронский. «Все что с вами произошло вчера, вполне может произойти с Лифопом Камушкиным сегодня»».

«Совершенно – в точку! В бочку прямо попали. – заключил Тырдычный. Я о том давно уже знаю, еще до того времени, как мы здесь собрались и начался наш общий разговор».

Тогда Лифоп Камушкин встал со стула, отодвинул стул в сторону, и с присущей ему застенчивостью, поклонился. Он всегда рад, когда о нем самом заходит непосредственно речь.

«Да, здесь понятно – продолжил Чирипский. Я же говорил всем уже семь раз – «устрица», Щикин по 2-ой Фарватерной, братья Цуцинаки идут, снег растаял, и не сыграли вальс-польку на антресолях в Сметанный день – не все наши исключительные заботы, исключающие другие не маловажные обстоятельства. Существует великое множество имен и обстоятельств, вихрей и прочей не нужной беллетристики и неких «собирательных действий», когда самое, казалось, «важное» упускается из виду, но сами «виды» никуда не теряются. Было бы не лишнее это заметить, по существу. И потому относительно действий той же Монтараны Хохлиманы (если помните), когда она в тот раз то входила в комнату, то выходила оттуда, то брала в руки веретено, то не брала, имели место быть, быть может, совершенно иные мотивы, чего, если не иметь пристального слуха, правильно эти мотивы не разберешь. И нам надо сейчас разобраться основательно и категорично – меняется ли время или не меняется ввиду разности этих «обстоятельств»? Стоит ли оно на месте или не стоит. Давайте приступим, наконец, ближе к делу».

«Вместе с этим – подхватил снова Тырдычный, – если уж говорить точно, нужно иметь к тому же пристальный взгляд, пристальный нюх и многое другое «пристальное», чтобы брать ружье и быть во всеоружии, и всегда находиться при этом, там, где должно находится, или там, где на самом деле находишься, и не попадаться врасплох. А то, где раз «плох», там, ведь, и два и три будешь «плох», и семьсоттри раза будешь. Не угодно ли? Поскольку если находиться не там, где должно, тогда, ведь, никто тебя не найдет»