Галигай
Шрифт:
— Не хотите ли пройти со мной на террасу? — спросила она. — Мы наверняка застанем их под тюльпанным деревом.
Арман Дюберне допил последний глоток вина и с усилием встал из-за стола.
— Нет, — сказал он, — лучше не знать.
— Если я вернусь и скажу вам, что я застала их, вы поверите мне?
Не отвечая, он направился в гостиную. Сказал, что ночь теплая и жаль, что нельзя открыть ставни — нехорошо в день похорон. Он говорил, чтобы заполнить тишину. Г-жа Агата понимала, что он давно разгадал ее секрет, так как дорогое имя то и дело помимо ее воли слетало с ее уст. Ах да, конечно, он знал этого жалкого классного надзирателя, сына той женщины, что сдавала напрокат стулья
— Да или нет, вы поверите мне, если я скажу вам, что застала их?
Он и на этот раз не ответил. Она с силой захлопнула за собой застекленную створку двери и углубилась в темный сад.
Да, ночь действительно была очень теплой. Белый гравий аллеи, спускавшейся к террасе, казался земным продолжением Млечного Пути. Мерцающее небо создавало иллюзию, что вновь нахлынувшее древнее море вот-вот приподнимает старый осевший корабль: собор плыл над крышами и туманом. Галигай ощущала всем своим существом, чем может быть такая ночь для двух юных тел, прильнувших друг к другу под тюльпанным деревом и не ведающих, что она вот-вот разрушит их счастье. Ее отчаяние питала радость, которой эта ночь одаривала любовников, находившихся на расстоянии брошенного камня. Может, они не услышали ее шагов по гравию. Или, может, этого шума оказалось недостаточно, чтобы развеять чары, приковавшие их друг к другу. Ах! И зачем ей понадобилось выходить? Почему она не осталась под уютным светом висячей лампы в наполненной печалью столовой рядом с пожилым, притворно-печальным мужчиной, которому так хотелось дотронуться до нее? Ну зачем ей, неприкаянной, вторгаться в эту ночь, которую Мари и Жиль, возможно, будут вспоминать в свой предсмертный час, благодаря бога за то, что он дал им это счастье! Галигай, как обычно, повиновалась инстинкту, который заставлял ее очертя голову бросаться на препятствие, но теперь она уже не обманывалась насчет побудительных причин. Она дошла до большого тюльпанного дерева. Легкий ветерок пробегал по листьям над ее головой, создавая впечатление, что дышит сама ночь. Никого. Трава была примята, но, судя по всему, на этот раз парочка нашла себе другой укромный уголок.
— Вы ищете меня, госпожа Агата?
Это был насмешливый голос Мари.
— Вы меня не видите? А я вижу ваш силуэт на террасе. Я тут, где срезали ольшаник.
Галигай впору было убежать, но ей необходимо было увидеть, прикоснуться к счастью другого человека.
— Я здесь... сижу на пне...
Мари действительно была одна, неподвижная в ночи, — словно маленькая зайчиха, которая распространяет свой аромат по ветру, чтобы привлечь зайца-самца.
— Садитесь рядом.
— От Лейро веет холодом, — сказала г-жа Агата. — Вы простудитесь.
— Нет, вон тот костер согревает меня
— Костер? Какой костер?
— Там, на другом берегу.
Галигай рассеянно смотрела на пламя, которое колебалось, то почти угасая, то вспыхивая вновь.
— Меня костер на таком расстоянии согреть не может, зато я чувствую, какой жар исходит от вас.
Живое тепло этого молодого тела действительно показалось ей невыносимым. Мари не отвечала. Она, как маленькая девочка, каковой в сущности и была, развлекалась тем, что горящей сигаретой рисовала в темном воздухе какие-то знаки. И тут Галигай поняла. На другом берегу кто-то размахивал горящей веткой.
Да, Галигай поняла: любовники пожелали, чтобы между ними сегодня лежал меч, чтобы их разделяло жидкое лезвие реки, журчавшей в камышах и меж камнями. Никогда еще они не были так близки, как в этот вечер; они сочетались в это мгновение не только друг с другом, но и с растениями, с небесными светилами, с Всевышним, со своими спящими отцами, и вряд ли можно было надеяться, что такое когда-нибудь повторится. Мари услышала, как зашуршали ветки, словно под ногами метнувшегося прочь животного. Галигай рядом с ней уже не было.
Когда г-жа Агата вошла в гостиную, Арман Дюберне сидел на том же самом месте, но только теперь он курил сигару. О чем он думал, окутанный этим зловонным дымом, выходившим изо рта и из носа? Он не поднял головы, его тяжелые полуприкрытые веки были неподвижны: он знал, что не должен сейчас смотреть на г-жу Агату. Сославшись на страшную усталость, она извинилась за то, что уходит отдыхать так рано. Он спросил:
— Вы видели Мари?
Она склонила голову.
— Она была одна?
Несколько секунд Галигай колебалась. То, что она могла сообщить, было аргументом в пользу юной пары. Она ответила:
— И да, и нет...
Он не стал интересоваться подробностями, но произнес вполголоса:
— К тому же, в этой ситуации...
Г-жа Агата, которая уже дотронулась до дверной ручки, обернулась:
— Надеюсь, это не означает, что вы готовы уступить?
Поскольку он молчал, она спросила, не следует ли ради соблюдения приличий подождать, пока на могиле Юлии затвердеет земля. Он покачал головой:
— О! Вы знаете, теперь — бедной Юлии... Да и к тому же что там... Все равно же надо. Доктор Салон сказал мне вчера с такой особой значимостью в голосе: «Чем скорее, тем лучше, г-н Дюберне».
Учительница пожала плечами, как бы говоря: «Ну, разумеется! Доктор Салон!» Он добавил:
— Доктор Салон всегда поступает по совести. Может быть, один-единственный во всем Дорте, я так считаю. В других местах, полагаю, тоже есть такие люди... Вы, Агата, слишком презираете людей, а им следует побольше доверять.
Он инстинктивно замолчал, ожидая «вставки Юлии», которая не заставила бы себя ждать в ответ на замечание такого рода. Ему показалось, что он слышит резкий голос покойной жены: «Ты не забыл взять у красильщика свою охотничью куртку?» Но Юлия ушла навеки со всеми своими «вставками». И никакая в мире сила теперь уже не могла помешать Арману Дюберне говорить. Он продолжал не очень уверенно:
— Чем раньше, тем лучше, вы не считаете?
Галигай вернулась к нему и спросила:
— Вы имеете в виду вступление в брак? А вы представляете себе, что он за человек, этот Салон? Представляете, что он за тип?
— Мари любит его такого, какой он есть... А я, вы знаете, молодые люди в таком возрасте... я думаю, все они более или менее одинаковы.
Понизив голос, она выдохнула ему почти в самое ухо:
— Это ужасный тип. Я знаю про него такое...
Он спросил:
— Что же вы знаете?
Галигай прислонилась к стене. Она уже не верила в свою способность справиться с судьбой, но ее сломленная воля по привычке гнала ее вперед.
— Я знаю такое... О! Боюсь даже сказать. Это настолько отвратительно! — добавила она, но голос ее звучал скорее устало, нежели озлобленно.