Галили

Баркер Клайв

У сигареты был неприятный вкус, но Рэйчел продолжала курить, вспоминая, как много раз они с Марджи беззаботно болтали о всякой всячине, окутанные облаком табачного дыма. Случись это печальное событие с кем-нибудь другим, оно непременно пробудило бы в Марджи острый интерес, и она принялась бы обсуждать различные сценарии совершенного преступления. Как-то она сказала Рэйчел, что ей не грозит насилие. Она считала, что трагедии случаются только с теми, на кого наложено проклятие, а ей, Марджи, дескать, еще не встречался в жизни тот, кто был бы способен его наложить. Рэйчел не видела в ее доводах

здравого смысла, о чем не преминула сообщить подруге, упомянув в подтверждение своих слов некоторых важных особ, встречавшихся с Марджи в повседневной жизни, которые искренне желали бы оказаться в том правиле исключением, но та упорно возражала, утверждая, что они все до единого мошенники, лгуны и воры. Однако вовсе не это горькое заблуждение заставило Рэйчел вспомнить о том разговоре, но глубокое разочарование, которое подруга вкладывала в свои слова, ибо под маской циничности Марджи оставалась обыкновенной женщиной, жаждущей разувериться в своей правоте относительно проклятых подонков, коими, по ее убеждению, являлись сильные мира сего.

Последнюю мысль она прежде всего адресовала Гаррисону, которого ни разу в жизни не поминала добрым словом и который, по ее мнению, наряду с ему подобными, был эгоистичным и самодовольным типом, не способным даже удовлетворить женщину в постели. Впрочем, столь нелестные, отзывы покойной жены не могли послужить достаточно веским основанием для подозрения в преступлении, которое ему вменялось в вину, и Рэйчел не могла вообразить себе столь серьезные обстоятельства, которые могли побудить его поднять оружие против своей супруги. Пусть они и питали друг к другу неприязнь, но их взаимная ненависть длилась уже долгие годы, а стало быть, вряд ли могла заставить Гаррисона пойти на столь рискованный шаг. Да захоти он и в самом деле расторгнуть с ней брак, в его распоряжении были куда более простые решения.

Рэйчел вновь вспомнила недавний разговор с Митчеллом, когда он требовал ее возвращения, а иначе за ней будет послана полиция. Поразмыслив над его словами, Рэйчел решила, что его угрозы не следует принимать всерьез, поскольку, вопреки утверждению мужа, она ничем не могла помочь следствию и, будучи вне подозрений, вовсе не обязана была ехать в Нью-Йорк. Если бы следователю понадобилось задать ей какие-то вопросы, он мог бы сделать это по телефону. Исходя из этих соображений, а также из чувства протеста она решила не уступать требованиям мужа и отложить свое возвращение, по крайней мере, до тех пор, пока у нее самой не возникнет желания вернуться.

Докурив сигарету и почти допив чай, Рэйчел решила не сидеть на веранде, а пойти переодеться. Она захватила в кухне печенье и отправилась в ванную принять душ.

Случайно взглянув на себя в зеркало, она удивилась: ее кожа пылала от солнца и ветра, а она чувствовала себя на удивление спокойно. Неужели события последних нескольких часов повергли ее в столь сильный шок, что это лишило ее чувствительности? Почему она не плакала? Ее лучшая подруга мертва, а она стоит и разглядывает себя в зеркале, так и не проронив ни слезинки. Рэйчел мрачно взглянула на свое отражение, точно оно могло ответить на ее вопросы и объяснить эту загадку, но ее отражение оставалось безмолвным.

Она сбросила на пол одежду и включила

душ. Струя воды, слабая, но все равно приятная, смывая соль с ее загорелой кожи, пробудила в ней воспоминания о недавних прикосновениях Галили. О том, как его руки нежно ласкали ей лицо, грудь, живот, как его язык играл у нее между ног. Она опять захотела его. Чтобы он шептал ей, как в их первую ночь, сказки о любви и воде. Она была согласна даже на истории об акулах. Ей хотелось раствориться в нем.

Так мечтая, она вымыла волосы и смыла с себя остатки мыльной пены. Забыв заранее достать полотенце из шкафа, Рэйчел вышла из душа вся мокрая — и вдруг увидела, что в дверях ванной стоит Галили и смотрит на нее.

Она инстинктивно попыталась прикрыть свою наготу, но он так смотрел на нее, что Рэйчел сочла свой порыв бессмысленным. В его по-детски наивном взгляде не было и намека на похоть. Его глаза были широко открыты, а лицо отражало некую потерянность.

— Значит, теперь они взялись убивать своих, — сказал он. — Я так и знал, что рано или поздно это случится, — и, покачав головой, добавил: — Знаешь, Рэйчел, а ведь это начало конца.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Нечто подобное предсказывал мой брат Люмен.

— Он знал, что произойдет убийство?

— Убийство не самое страшное. Марджи была мрачной особой, и, возможно, для нее было лучше...

— Не смей так говорить.

— Но это правда. Мы оба знаем, что это так.

— Я любила Марджи.

— В этом я не сомневаюсь.

— Тогда не смей говорить, что смерть для нее лучший выход. Это неправда. И несправедливо.

— Излечить ее было невозможно. Она слишком долго впитывала отравляющий душу яд этой семьи.

— И поэтому меня не должна трогать ее смерть?

— О нет, я не это имел в виду. Конечно, ты должна и будешь грустить и скорбеть по подруге. Но стоит надеяться, что восторжествует справедливость.

— Полиция уже арестовала ее мужа.

— Это не надолго.

— Это тоже предсказание твоего брата?

— Нет, на сей раз мое, — сказал Галили. — Гаррисон уйдет от расплаты. На то они и Гири, что всегда находят козлов отпущения.

— Откуда тебе о них столько известно?

— Они мои враги.

— Чем же я от них отличаюсь? — спросила Рэйчел. — Ведь я тоже купалась в том же яде.

— Верно, — подтвердил он. — И я уже ощутил его вкус.

Последние слова напомнили Рэйчел о ее наготе, и не случайно: когда он говорил о вкусе яда, его взор опустился на грудь и ниже.

— Пожалуйста, дай мне полотенце, — попросила Рэйчел.

Он достал с полки самое большое полотенце. Рэйчел протянула за ним руку, но Галили попросил:

— Пожалуйста, позволь мне, — и, расправив полотенце, стал ее вытирать.

Его прикосновения сразу подействовали на нее успокаивающе и заставили забыть обо всех неприятных моментах их последнего разговора, начавшегося на лодке и продолжившегося дома, и хотя их разделяла мягкая ткань полотенца, это ничуть не умаляло остроты ощущений. Едва он дотронулся до ее груди, как она застонала:

— Как хорошо!

— Правда?

— Да...

Придвинув ее ближе, он принялся тщательно вытирать пространство между ее грудей и спустился ниже, к ее лобку.