Галина Уланова
Шрифт:
Я не представляю себе человека, который знал бы Петербург, Петроград, Ленинград так, как этот великий артист. Мы ходили по улицам, фантастичным и легким в неверном свете белой ночи, и каждое здание словно начинало дышать и жить в рассказах моего спутника. Вот здесь было собрание, решившее поворот истории; тут собирали драгоценные скульптуры; там заседала масонская ложа; в этом саду росли все экзотические цветы мира; а вот дом, где так любил бывать Пушкин…» [43] .
43
Галина Уланова, Школа балерины. — «Новый мир», 1954, № 3, стр. 216.
Так
Лучше жизни нет ничего на свете. Чем больше, полнее человек узнает жизнь, тем он счастливей. Так, пожалуй, можно было бы сформулировать внутренний итог от непосредственного общения с Толстым» [44] . С юности Уланова тянулась к книгам, часами могла бродить по залам картинных галерей.
«От моей любви к природе шло мое юношеское увлечение Левитаном. Он наводил меня на мысли о вечной красоте, таящейся в самых обыкновенных деревьях, травах и водоемах», — рассказывает Уланова.
44
Галина Уланова, Щедрость таланта. — «Октябрь», 1956, № 12, стр. 164.
«Далеко не сразу научилась я понимать музыку, еще позже полюбила ее так, как любят самое необходимое и дорогое в жизни. От „Франчески да Римини“ Чайковского, „Шехеразады“ Римского-Корсакова, Шопена в исполнении Горовица, без конца слушая полюбившиеся вещи, все расширяя их круг, глядя, как работают музыканты на репетициях симфонического оркестра, шла я к музыке — всеобъемлющей и прекрасной, как жизнь. И все более сложная, все более глубокая музыка входила в меня, порождая все новые и новые мысли о человеке, о том, какой же он на самом деле, и я видела и понимала, что он разный, порой очень противоречивый, но всегда открытый для добра и красоты. Так узнавала его. Так убеждалась в том, что настоящее искусство учит человека думать и действовать, делает его сильнее и чище».
Большое значение в ее жизни имели впечатления, полученные в драматическом театре.
«Мне никогда не забыть, как театр заставил меня поверить в чудо искусства, как, глядя на сцену МХАТ, я вдруг поймала себя на том, что чувствую себя частью той жизни, которая развертывается передо мной на подмостках, что еще миг — и я заговорю с людьми по ту сторону рампы, начну с ними спорить, буду стараться их в чем-то убедить, буду дружить и ссориться с ними…
Это было двадцать лет назад, на представлении пьесы Булгакова „Дни Турбиных“. И тогда же, в середине тридцатых годов, я впервые поняла, какая огромная сила заложена в театре, как много доброго может он сказать людям и как важно, необходимо важно, чтобы добро это вошло в твою жизнь. „Любовь Яровая“, „Гроза“, „У врат царства“ с Еланской и Качаловым, спектакли с Добронравовым, Ливановым, Андровской были такими значительными событиями в моей жизни, что я до сих пор помню о них ярко и благодарно. Глядя на Еланскую в „Грозе“, я неотступно думала о том, что дозволено и что запретно для человека, в чем смысл понятий „хорошо“ и „плохо“ и как трансформировалась точка зрения на них на протяжении веков и лет. Так я убедилась на опыте собственного восприятия в огромном этическом значении искусства…» [45] .
45
Галина Уланова, Мир, добро, красота. — «Новый мир», 1957, № 7, стр. 21–22.
Уланова внимательно следит за работой молодых артистов балета, бывает на всех выпускных спектаклях и показах хореографической школы, советует и помогает юным танцовщицам и танцовщикам.
Во время войны, находясь в Алма-Ате, Уланова много занималась с местной труппой, помогала хореографической школе. Лишения и трудности тех лет не могли помешать Улановой в ее повседневном труде. Она не только много танцевала сама в театре, на концертах в госпиталях, но вела большую репетиторскую и педагогическую работу.
С коллективом алма-атинского театра она возобновила такие спектакли, как «Бахчисарайский фонтан», «Жизель», «Лебединое озеро». Ее постоянным партнером в этих спектаклях был В. Баканов, танцевавший Вацлава, Альберта, принца Зигфрида. Интересно, что роль Гирея в «Бахчисарайском фонтане» исполнял известный актер и режиссер музыкального театра В. Канделаки, а затем его заменил балетный актер О. Сталинский.
Вот как вспоминает Уланова годы войны: «В городах Перми и Алма-Ате — за тысячи верст от кровопролитных боев — сберегалось и лелеялось наше искусство. Гремели пушки, а музы не молчали: они несли народу радость высокого наслаждения театром. Не проходило дня без подтверждения того, что театр безмерно дорог сражающемуся народу. И я, как и многие другие артисты, часто получала письма с фронта. Писали люди незнакомые, но неизменно дорогие мне потому, что благодаря их усилиям, мужеству, храбрости была сохранена наша страна, было сохранено искусство.
Мне писали и ленинградцы, фронтовики, которые еще до войны видели меня на сцене и помнили балеты, в которых мне довелось выступать. Никогда sine не забыть письма, полученного в Перми, где работал Театр имени Кирова во время эвакуации. Мой корреспондент писал, как в каком-то домике, в деревне, откуда только что выбили фашистов, „я нашел вашу фотографию в роли Одетты из „Лебединого озера“. Фотография в нескольких местах прострелена, но бойцы забрали ее себе, и, пока мы на отдыхе, у дневального появилась дополнительная обязанность: вступая в дежурство, сменять цветы, которые ежедневно ставятся возле этой фотографии. Ваш Алексей Дорогуш“.
Я вспоминаю свои выступления специально для советских воинов, когда театр целиком отдавали в их распоряжение. Как восторженно и благодарно принимали они артистов!
Я вспоминаю сейчас, как в 1944 году в Ленинграде, в Аничковом дворце, на маленькой импровизированной эстраде выступали мы перед ранеными бойцами. Это очень волновало. Так, как редко бывает даже на залитой огнями сцене в Большом театре…» [46] .
Прежде всего личный пример, пример подлинного служения искусству делает Уланову в глазах молодежи высшим авторитетом. Но этого мало. Уланова бескорыстно и самоотверженно работает с молодыми балеринами, готовит с ними новые партии, помогает советом, постоянным и строгим наблюдением.
46
Галина Уланова, Школа балерины. — «Новый мир», 1954, № 3, стр. 220–221.
Уланова никогда никого не поучает, не «читает лекций», не сыплет острыми афоризмами. Неразговорчивая, немногословная, почти бессловесная, она убеждает как-то незаметно, исподволь, не поучением, не нравоучением, а каким-то, если можно так выразиться, «излучением» мудрости, добра, света. Она как будто бы ничего не навязывает, ни на чем не настаивает, не требует, у нее нет властного повелительного тона, на ее занятиях вы не услышите резкого окрика, но тем не менее сила ее убежденности и настойчивости может сравниться только с силой ее беспримерной выдержки и терпения.