Гамбит отражений
Шрифт:
Но они не знали.
Это место было последним, которое он собирался… Нет. Обязан был посетить. По другому и быть не могло.
Подойдя к двери, Манфред хотел было коснутся панели интеркома, но запнулся, когда вместо всей руки шевельнулась лишь короткая культя. Его правая рука теперь заканчивалась чуть ниже плеча. В том месте, где осколок раскалённой обшивки врезался в его пристёгнутое к креслу тело, оторвав ему руку и ногу. Чёрный рукав парадного мундира был аккуратно подвёрнут и закреплён золотым зажимом.
– Проклятие…
Одно единственное слово. Оно сорвалось с его губ, вместе с облачком пара от его дыхания
Манфред нажал на кнопку интеркома левой рукой и стал ждать. Где-то, глубоко в душе, он страстно желал, чтобы ему не ответили. Чтоб та, к кому он пришёл оказалась где угодно, но только не дома. Но это было бы слишком просто. Слишком легко. А так быть не должно. Не для него. Манфред стоял на крыльце дома, продуваемый холодным, ноябрьским ветром несколько минут. Он уже знал, что она была дома. Слышал шаги, с которыми она подошла к двери. Прошло уже несколько минут. Может быть она надеялась, что он просто уйдёт? Возможно. Но он не мог позволить себе так легко сбежать от ответственности.
В конце концов дверь открылась. За ней стояла невысокая стройная девушка с полными горя глазами.
***
Деревянный поднос со стеклянным чайником и парой чашек опустился на небольшой столик.
– Хочешь чаю, Манфред?
Кройтц покачал головой, опускаясь в кресло.
– Нет, Карин. Спасибо тебе.
Супруга Дюваля, Карин Маер, кивнула и села напротив него. Их дом был удивительно уютным и светлым. Он был абсолютно не похож на пустую и отдающую спартанской обстановкой квартиру Манфреда.
Буквально в каждой частичке интерьера сквозило то счастье, которое Дюваль и Карин обрели в своей совместной жизни. Перед креслом на котором сидел Манфред стоял небольшой и элегантный столик. Кройтц знал, что он был сделан вручную из местной древесины. Манфред не знал, что Дюваль его закончил. В последний раз, когда он был в этом доме, рама стола из необработанного дерева ещё находилась в гараже где его друг устроил себе небольшую, личную мастерскую. Это было его хобби. Ему нравилось работать с деревом. Дюваль говорил, что это занятие помогает ему концентрироваться. Собрать мозги в кучу, как он выражался. В тот раз, они пили тёмное пиво. Его старший помощник и по совместительству один из самых близких друзей, пригласил Манфреда поужинать в рождественский вечер два года назад.
А ведь на службе он почти никогда не позволял себе лишней фамильярности. Только не при посторонних. В отличии от Манфреда, Дюваль обращался к нему только как к своему капитану. Лишь в редкие минуты, когда рядом никого не было, он позволял их дружбе проявиться сильнее. Манфред недоумевал от этой его привычки.
Кройтц провёл пальцами левой руки по идеально отполированному дереву, которое покрывал блестящий и великолепно отполированный чёрный лак.
Именно на таком цвете настаивал тогда Манфред. Чёрный прекрасно бы контрастировал со светлым убранством дома. Притягивал бы к себе взгляды, как он тогда сказал. Его губы шевельнулись в слабой улыбке. Они чуть ли не до хрипоты тогда спорили, выбирая цвет будущего стола и пили пиво прямо из бутылок. Дошло до того, что Карин принесла еду им прямо в мастерскую и вместо того, чтобы разместиться в просторной столовой, они втроём сидели в тесном,
– Так и знала, что ты обязательно придёшь,- тихо произнесла Карин,- знала с того момента, как мне прислали письмо о его гибели.
– Я обязан был прийти. Я ведь…
– Я знаю, Манфред.
Это был его последний визит. Из трёх с половиной сотен человек из экипажа «Таненберга», выжило не более тридцати. Лишь те, кто успели в последний момент добраться до спасательных капсул погибавшего корабля. Короткий и невероятно жестокий бой с верденским крейсером, в который вступили «Таненберг» и «Парсифаль» окончился гибелью для обоих рейнских кораблей. Манфред не знал, выжил ли «Керон де Гарсия» и его капитан.
Даже сам себе он не мог ответить на вопрос какого исхода для Марии он хотел больше.
Его взгляд упал на стоящий у дальней стены камин. На каминной полке находился небольшой проектор, который один за другим показывал снимки. Осколки, которые остались от жизни живущих в этом доме людей. Картинка сменялась за картинкой. Когда на проекторе появился снимок Дюваля и Карин на фоне падерборнского Золотистого моря, Кройтц отвёл взгляд, не способный смотреть на их радостные лица.
– Мне очень жаль, Карин.
Сидящая перед ним женщина вымученно улыбнулась.
– Не кори себя Манф. Я всегда знала, что, то чем вы занимаетесь - это опасная работа. Я конечно надеялась, что мне никогда не придётся услышать этих слов, но…
– Это я виноват в его смерти.
Это были не те слова, которые он собирался произнести. Но именно они сорвались с его губ.
– Что?
– Я виноват в том, что он погиб. Все они погибли. В той проклятой системе… Карин, я допустил ошибку.
Последние слова, словно битое стекло продрались сквозь его горло. Он говорил едва ли не через силу. Карин замерла, протянув руку к стоявшей на столе и исходившей паром чашке с чаем.
– Не смей…
Но он, казалось, даже не слышал её.
– Я… Я заколебался. Когда всё произошло, я промедлил и…
– Замолчи!
Сидящая перед ним женщина почти прошипела эти слова, словно они отдавали ядом.
– Не смей говорить это! Слышишь?! Он считал тебя своим лучшим другом. Учился у тебя. Ты сам знаешь это не хуже меня.
Её слова обжигали его, подобно калённому железу. Манфред хотел поднять глаза и посмотреть на неё…
…но не мог. Он просто стыдился этого.
– Именно по этой причине, он отказался от должности капитана в прошлом году.
Услышав это, Ван Кройтц вздрогнул.
– Что? Я думал...
– Дюваль хотел пройти с тобой через ещё один поход,- резко перебила она его.
– Хотел набраться дополнительного опыта. Считал, что это поможет ему в будущем. Он считал тебя одним из лучших офицеров вашего проклятого флота. А теперь ты имеешь наглость сказать, что… что…
Карин задохнулась от гнева, не способная сказать ни слова. Когда Манфред пришел к ней, она ждала чего угодно. Слов утешения. Уверения в том, что Дюваль был героем. Что он исполнял свой долг до самого конца, не стараясь уклониться от него, каким бы тяжёлым он не был. Именно так поступил бы её муж. Но не извинений. Только не этого. Не проклятых слов раскаяния. И только не от «него».