Гамбургский счет (статьи – воспоминания – эссе, 1914 – 1933)
Шрифт:
С. 417*. Отр. от слов «Любопытно изменение сказа…» (с. 415) до этого предложения включительно целиком перенесен из одного из вариантов ст. о М. Горьком 1925–1926 гг. В рукописи далее шло: «Горьковский сказ сегодняшнего дня больше имеет общего с работами Хлебникова, чем с первыми опытами сказа у самого Горького. Все это показывает, что «Заметки из дневника» воспринимаются сейчас самим автором как определенный, во всех своих частях продуманный художественный жанр» (74).
ПИСЬМО А. ФАДЕЕВУ. – ЛГ. 1929. 22 апр. № 1 (под назв. «Переписка писателей»).
Ред. пред. к «письму» Шкл. извещало, что им открывается «переписка представителей различных литературных групп об острых и спорных вопросах литературного творчества». Фадеев ушел от ответа Шкл., посоветовав ему по вопросу о формальной школе обратиться
С. 419*. Пьеса Вс. Иванова (1928).
С. 421*. Определение «форма – закон построения предмета», впервые употребленное Шкл. в начале 1929 г. (ЗШЛ, с. 113), заимствовано у Г. Плеханова (Соч. Т. XVII. М., (1924). С. 35).
…**. Ср. с более поздним отзывом Шкл. о «Разгроме» – Кино. 1931. 27 окт. № 58.
С. 422*. Сутырин В. – критик, постоянный автор НЛП.
КАК Я ПИШУ. – Как мы пишем. Л., 1930. С. 211–216 (без назв.).
Написано ок. 1929 г. и первоначально предполагалось для кн. «Поденщина» (см. письмо Шкл. С. Алянскому – ИРЛИ, 519.422).
С. 425*. Участникам сб. предлагалось ответить на ряд вопросов.
СЛУЧАЙ НА ПРОИЗВОДСТВЕ. – Поиски оптимизма. С. 83–114. Отр. ранее – Стройка. 1931. № 11. С. 6–8.
Новую – после ТФ – кн. художественной прозы Шкл. задумывает осенью 1929 г.; по договору с «Издательством писателей в Ленинграде» от 12 окт. он должен был сдать кн. «Новая проза» (до 8 авт. л.) не позднее 15 дек. 1929 г. (813). К этому сроку кн. не была закончена (см. письмо Шкл. в издательство – ГПБ, 709.80) и была сдана уже в издательство «Федерация» не позднее 7.7.1930 (договор от 7.6.1930–813).
Известие о смерти Маяковского застало Шкл. в самый разгар работы над кн. «<…>написана она была непосредственно после смерти Маяковского, – вспоминал Шкл. на диспуте в ВССП в 1931 г. – Мне моя писательская работа и писательская жизнь очень дорого стоят. Именно эта книга стоила чрезвычайно дорого» (ИМЛИ, 157.1.124). Смерть поэта существенно изменила замысел кн. (в сент. 1986 г. Н. Харджиев в разговоре с нами приводил фразу Шкл.: «Это меняет книгу»). Тема личной судьбы Маяковского обострила ее главный конфликт, который Шкл. позднее определил как конфликт «личной жизни и большойстраны»: «Я боюсь, что (слишком) легко мы проходим через этот разрыв, если он не будет стоить нам жизни, то будет стоить чего-то большего» (там же)[154].Значительно дополнены воспоминаниями о Маяковском были и главы о раннем футуризме (сообщено Н. Харджиевым).
Последние полтора года жизни Маяковского его отношения со Шкл. осложнились. Шкл. не вошел в РЕФ – по-видимому, не приняв его программы. «Леф разваливается, – писал Шкл. Тынянову в сент. 1928 г. – Маяковский объявляет себя школой, непосредственно связанной с комсомолом и ссудо-сберегательными кассами» (441). Критику Лефа Маяковским и Бриком Шкл. тогда расценил как «замену художественой группировки непосредственным обращением к политическому руководству» (Под знаком разделительным. – НЛ. 1928. № 11. С. 46). Личные отношения поэта обострила ссора Шкл. с Л. Брик в ноябре 1928 г., в которой сторону Л. Брик принял Маяковский (см.: Маяковский в воспоминаниях родных и друзей. М., 1968. С. 335–336; воспоминания Е. Семеновой – ГММ). Неудачей завершилась попытка примирения Б. Пастернака и Шкл. с Маяковским в дек. 1929 г. (см.: Катанян В. О Маяковском и Пастернаке. – Russian literature triquaterly. 1976. № 13. P. 511–513). Реакция Шкл. на известие о смерти поэта была сходной с реакцией многих современников. «Когда я услышал о смерти Маяковского, я не поверил, – рассказывал Шкл. нам в июне 1983 г. – Сказал, что это глупая шутка[155],и положил трубку. Накануне мы как раз говорили с Ахматовой по телефону о том, какой Маяковский большой поэт». О Маяковском писал Шкл. Тынянову во второй половине апр.: «Он был искренне предан революции. Нес сердце в руках, как живую птицу[156].Защищал ее локтями. Его толкали. И он чрезвычайно устал. Личной жизни не было. Поэт живет па развертывании, а не на забвении своего горя. Он страшно беззащитен. Маяковский прожил свою жизнь без читательского окружения, и все его толкали, а у него были заняты руки, и он писал о том, что он умрет. Слова были рифмованы. Рифмам не верят.Его толкали. Он умер чрезвычайно усталым. Осталась стопка тетрадей ненапечатанных стихов. Они написаны все в последнее время. Лежит Владимир Владимирович в Клубе писателей. Идет много народа, десятки тысяч. Мы не знаем, читали ли они его» (441). Тогда же он пишет Эйхенбауму и Тынянову: «Владимир Владимирович умер как поэт, покаявшись, принявши снова на себя вес своей исключительной и несчастной любви. Любовь нужна была для стихов, стихи нужны были для жизни, революция нужна была для одической линии. Все вместе нужно было для революции.<…>И мы виноваты перед ним. Тем, что не писали о его рифмах, не делали поэтического ветра, который держит на себе паутину полета поэта» (Литературная Россия, 1986. 26 сент. № 39).
Глубоко личностная интерпретация Шкл. образа Маяковского вызвала резкие отзывы в критике. В. Залесский писал: «<…>Шкловский, претендующий на звание близкого друга поэта, ошибается,<…>не понимает настоящих причин гибели поэта. Не понимает, что внутренняя борьба Маяковского была борьбой за мировоззрение, за органическое слияние с идеологией пролетариата, за усвоение диалектики революции» (Молодая гвардия. 1931. № 21–22. С. 158). «<…>историк никогда не поставит в один ряд путь Маяковского и перманентную лирическую беспутицу Шкловского», – утверждал А. Лейтес (Право на оптимизм. – ЛГ. 1931. 10 сент. № 49). См. также выступления А. Селивановского и И. Макарьева на дискуссии в ВССП (ЛГ. 1931. 10 сент. № 49 и 20–25 сент. № 51–52). Сходные оценки высказывались и в 1940 г. – уже после «канонизации» Маяковского Сталиным в дек. 1935 г. – в ходе обсуждения кн. Шкл. «О Маяковском» (см., напр., выступления на дискуссии в ССП Л. Тимофеева, А. Гурштейна,И. Нусинова, А. Фадеева, М. Черного – ЛГ. 1940. 12 ноября – 1 дек. № 56–59). Сочувственную рец. на «Поиски оптимизма» поместил в парижских «Современных записках» А. Бем (1933. Кн. 61).
С. 427*. Сб. вышел в апр. 1910 г.
С. 428*. Редько А. М. (1866–1933) – критик, постоянный автор журн. «Русское богатство».
С. 431*. Неточная цитата из «Высокой болезни» Б. Пастернака.
С. 432*. Намек на стих. В. Каменского «Гимн 40-летним юношам» (1924).
С. 434*. Жуковский С. Ю. (1873–1944) – русский художник-пейзажист, в студии которого занимался Маяковский.
…**. Речь идет о стих. сб. К. Липскерова «Песок и розы», вышедшем в 1916 г.
С. 442*. На стихи поэта-имажиниста А. Б. Кусикова (1896–1977) написан, в частности, романс «Бубенцы».
ЗОЛОТОЙ КРАЙ. – Поиски оптимизма. С. 114–119.
Очевидные совпадения некоторых мотивов этого отр. и известной ст. Р. Якобсона о Маяковском, а также явное полемическое переосмысление Шкл. тем якобсоновской ст. позволяют предположить, что «Золотой край» писался после знакомства Шкл. со ст. «О поколении, растратившем своих поэтов»[157].Приведем наиболее примечательные в этом отношении отр. из ст. Якобсона:
«Мы живем в так наз. реконструктивном периоде и, вероятно, еще настроим немало всяческих паровозов и научных гипотез. Но нашему поколению уже предопределен тягостный подвиг беспесенного строительства. И если бы даже вскоре зазвучали новые песни, это будут песни иного поколения, означенные иною кривою времени. Да и не похоже на то, чтоб зазвучали. Кажется, история русской поэзии нашего века еще раз сплагиатирует и превзойдет историю ХIХ-го: «Близились роковые сороковые годы». Годы тягучейпоэтической летаргии.
Прихотливы соотношения между биографиями поколений и ходом истории. У каждой эпохи свой инвентарь реквизиций частного достояния. Возьми и пригодись истории глухота Бетховена, астигматизм Сезанна. Разнообразен и призывной возраст поколений, и сроки отбывания исторической повинности. История мобилизует юношеский пыл одних поколений, зрелый закал или старческую умудренность других. Сыграна роль, и вчерашние властители дум и сердец уходят с авансцены на задворки истории – частным образом доживать свой век – духовными рантье или богадельщиками. Но бывает иначе. Необычайно рано выступило наше поколение: «Только мы – лицо нашего времени. Рог времени трубит нам». А нет по сей час, и это ясно осознал М(аяковский), ни смены, ни даже частичного подкрепления. Между тем осекся голос и пафос, израсходован отпущенный запас эмоций – радости и горевания, сарказма и восторга, и вот судорога бессменного поколения оказалась не частной судьбой, а лицом нашего времени, задыханием истории.