Гамлет шестого акта
Шрифт:
— Говорят, сила душ не равна, мистер Коркоран.
— Не равна, но живёт Господь. Никогда ещё ни одной слабой душе не было послано искушение сверх силы её. А уж думать, что смазливость моей физиономии является искушением непреодолимым — было бы наглейшей самонадеянностью с моей стороны и откровенной глупостью с вашей. — Он сорвал с ветки цветок, вдохнул и неожиданно пробормотал, — кто-то говорил, что у цветка боярышника запах смерти… Вздор. Запах смерти неразгадан… Скорее, это осенний сумрак, сырость погреба, запах ладана… и что-то болотное.
— Вы считаете, что девушки вовсе и не влюблены?
— Влюблены в кого, мистер Доран? Если даже допустить, что душа моя прекрасна, то для них это всего лишь предположение. Так на чем же, скажите, ради Бога, зиждется такая любовь? На моем лице? Я мог бы тогда подарить им по портрету. Всё это вздор. Если не выходить из сферы логики и здравого смысла, придётся высказать догадку, что основа такой любви — распалённое воображение и низменные инстинкты…
— Помилуйте… «Мир должен быть населён…»
— Вздор. «Лучше бездетность с добродетелью, ибо память о ней бессмертна, плодородное же множество нечестивых не принесет пользы, и не достигнут они незыблемого основания и порывом ветров искоренятся…». Должен быть населён! Подумать только… Я-то тут причём, помилуйте? Он давно и без меня населён и даже — перенаселён местами. В Лондоне в клубах — уединиться невозможно, посидеть в тишине, кроме как в «Диогене», негде. Всюду толпы народа. Кстати, замечу, что и вы сами, — улыбнулся мистер Коркоран, — несмотря на ваши проповеди, не больно-то способствовали увеличению числа обитателей мира…
Мистер Доран развёл руками.
— Несчастная любовь? — взгляд мистера Коркорана был понимающим и сочувственным.
Мистер Доран вздохнул, опустив глаза. Откровенность собеседника нравилась ему, но сам он не привык к подобной искренности.
— Скорее, нищенская любовь… причём, во всех смыслах.
— Давно?
— Четырнадцать лет назад. Всё давно прошло.
Коркоран смерил собеседника долгим взглядом и ничего не ответил.
Доран видел, что никто из девиц не вызвал в Коркоране даже тени интереса, он был абсолютно неуязвим для женских чар и беззлобно шутил на счёт досаждавших ему особ прекрасного пола, ленивыми полусонными глазами глядя на дамские ухищрения, ничуть не интересуясь рассказанными девицами друг о друге сплетнями и всей той возней, что была затеяна вокруг него.
Доран предположил было, что причиной такого поведения тоже могла быть несчастная любовь, но мистер Коркоран вообще не походил ни на влюблённого, ни на человека с разбитым сердцем. Он был весел, благожелателен, обедал с неизменным аппетитом, любил порассуждать о тайнах природы, бытии Бога и бессмертии души, было заметно, что он предпочитает уединение и тишину и нисколько не тяготится одиночеством. Помнил отец Доран и его слова, сказанные у Лысого Уступа. Что могло заставить такого красавца высказаться столь цинично? Сам он, Доран, после выказанного ему пренебрежения мог озлобиться и отгородиться от женщин. Но Коркоран? Ведь такому никто и никогда не предпочел бы другого.
Сам мистер Коркоран ронял — правда, в приватных беседах — замечания, свидетельствующие не то чтобы о неприятии, но скорее — о весьма невысоком мнении о женском поле.
— Никогда не пытайтесь понять женщину, Доран, потому что можно ведь вдруг и понять! Мне случалось — мороз по коже шёл, клянусь. Особенно же важно никогда не сказать самой леди ничего такого, что трудно понять ей. Она начинает над этим думать, и ничего хорошего из этого не выходит. Одна особа не первой молодости, причём, не из самых последних дурочек, говорила мне как нечто само собой разумеющееся: «Я никогда не думаю, мистер Коркоран — это меня утомляет; а если уж думаю, то ни о чём». Это была просто искренность, уверяю вас. Женщины за шестьдесят обычно устают лгать и становятся честны. Молоденькая же леди может часами говорить о том, что у нее просто нет слов. Если же она молчит, то её, по пословице, лучше вообще не перебивать: сначала трижды подумай, а потом промолчи. Я именно так всегда и поступал. Правда, чёрт возьми, это не помогало. Я прослыл в женских кругах человеком глубоким и загадочным, а что притягательнее для женщин, чем «загадочность»? В итоге, когда я просто подрёмывал после обеда в гостиной лорда Бервика, с тоской размышляя, как убить вечер — обо мне говорили, что я «погружён в глубокие раздумья…»
Все эти слова одновременно забавляли и настораживали Патрика Дорана. Он не мог не поймать себя на чувстве восхищения и симпатии к этому человеку и заметил, что интуитивно отталкивает от себя дурные подозрения на его счёт. Но всё же…
Двести тысяч фунтов — сумма немалая…
При этом он заметил, что мистер Коркоран — хоть и явно человек состоятельный, но отнюдь не кутила. Его вещи — галстуки, трости, трубки, шляпы — были весьма дороги, но не поражали роскошью, которую он, бесспорно, мог бы себе позволить. В его одежде не было ничего вычурного и франтовского, в отличие от того, что позволял себе мистер Нортон. Коркоран предпочитал серый, чёрный и болотный цвета фраков и сюртуков, его шейные платки были самых неброских тонов, но скромная простота его одежды странным образом лишь выделяла и подчеркивала его красоту, щегольство же мистера Нортона не украшало его, но отталкивало манерностью.
Между тем чертовщина усугублялась. Девицы, заворожённые колдовским обаянием мистера Коркорана, вели себя настолько странно, что это бросилось в глаза даже графу Хеммонду, как ни мало склонен был милорд что-то замечать. Но одновременно стали возникать и иные тенденции, усиливающие позиции чистого разума.
Мистер Доран стал невольным свидетелем одного, весьма удивившего его разговора. Мисс Стэнтон в маленькой гостиной пыталась объяснить своей кузине, что мистеру Коркорану — под тридцать, он далеко не зелёный юнец, объездил мир, повидал, наверняка, самых разных женщин. Если он до сих пор не остановил свой выбор ни на одной, значит, женитьба не входит в его планы. К тому же он сам сказал, что не намерен создавать семьи — сказал прямо и определённо. На что же можно рассчитывать?
Голос Бэрил был мягок и нежен, она не хотела задевать самолюбие кузины, но поведение Софи, по её мнению, было недопустимым. Как можно навязываться мужчине? Мисс Стэнтон привела и ещё один аргумент. Даже если подобный мужчина когда-нибудь и женится, его жена не будет знать ни минуты покоя, ведь он так красив, что все женщины будут кокетничать с ним, а супруге мистера Коркорана это будет причинять только мучения и боль… Красивый муж — это чужой муж.
Мисс Хеммонд едва ли что-то расслышала и, как только смогла, поскорей покинула навязчивую резонерку, вздумавшую учить её жить. Сама же мисс Стэнтон, оставшись в одиночестве, задумалась. Мистер Коркоран не оправдал её опасений. Внимательно наблюдая за его поведением, Бэрил ничего не могла поставить ему в упрёк. Неизменная сдержанность, доброжелательность, прекрасное воспитание и приятные манеры, свойственные ему, нравились мисс Бэрил, мистер Коркоран был истинным джентльменом, и ни Ловеласом, ни Дон Жуаном не был. Тут её мысли были прерваны. Изумленный здравомыслием мисс Стэнтон, к ней приблизился мистер Доран.
— Прошу простить меня, мисс Стэнтон, я случайно услышал ваш разговор с мисс Хеммонд. Похоже, вам не удалось убедить сестру?
Мисс Стэнтон понимала, что влюбленность сестры — не тайна для мистера Дорана. Да и для кого она, столь явно демонстрируемая, могла быть тайной? Бэрил горестно развела руками.
— Мистер Коркоран, конечно, красив, но его поведение не свидетельствует не только о серьезных намерениях, но и вообще о каких-то намерениях. Как можно не видеть этого? Она компрометирует себя…