Гамлет шестого акта
Шрифт:
…Розали Морган её брат Гилберт считал дурой. И не без основания. Она производила совсем неплохое первое впечатление, и будь можно внушить ей мысль, что, чем молчаливее девица, тем умнее она выглядит, всё было бы не так уж и плохо. Но не получалось. Девица совершенно не понимала, что слова являются в некотором роде проекцией размышлений и следствием мыслей. И потому мисс Стэнтон, за время пути в Хеммондсхолл не сказавшая ни единой глупости, показалась мистеру Гилберту Моргану особой хоть и некрасивой, но гораздо менее неприятной, нежели мистеру Кемпбеллу. Оглядевшись по приезде в имение, он отметил красоту мисс Софи Хеммонд, однако, серьёзных планов не заимел, заметив взгляд Стэнтона на кузину. That's where the shoe pinches [1] . Вот где собака-то зарыта! Связываться со Стэнтоном ему не хотелось: Гилберт знал характер Клемента достаточно, чтобы не провоцировать дружка без весомых на то оснований.
1
Вот где жмёт башмак! (англ.)
Но ему показалось, что время в имении можно провести и с удовольствием, если попытаться это удовольствие извлечь из мисс Нортон. О необычных склонностях её братца он знал, но тем больше было оснований приволокнуться за девицей — братец влезть не посмеет, особенно, если поймёт, что его секрет висит на волоске. После разоблачения подобных тайн немало лощёных джентльменов с треском вылетало из общества. А после таких скандалов — кто возьмёт в жены сестрицу содомита? Так что, девице лучше быть уступчивей…
Но эти мысли роились в его голове недолго. Случайная фраза о Коркоране испортила ему настроение. Он не знал, — Стэнтон не сказал ему, — что тот тоже будет гостем Хеммондсхолла. Все менялось. Гилберт слишком хорошо знал мистера Кристиана Коркорана, чтобы не понять, что события повернулись самым неблагоприятным образом.
Утром после службы Доран приехал в Хеммондсхолл. Молодые гости его друга еще спали, но хозяин дома приветствовал его возле своей спальни и пригласил в курительную. Милорд Хеммонд и мистер Доран весьма разнились — годами, положением в обществе и доходом, но их роднили общее понимание нравственных максим, интерес к редким книгам и одиночество. Граф Хеммонд сумел рассмотреть в Патрике Доране порядочность и ум, сближение их было медленным, из гордости Доран не принимал никаких благодеяний, но со временем привязался к старику: он понял, что его сиятельство, несмотря на колоссальное богатство и титул, столь же одинок и неприкаян, как и он сам. Постепенность сближения привела к глубокому взаимопониманию, которое теперь исключало возможность любого конфликта — слишком хорошо они знали натуры друг друга. При этом надо заметить, что милорд Лайонелл имел обыкновение прислушиваться к словам своего молодого друга, признавая за ним недюжинный ум и знание людей.
Все это было причиной того, что еще накануне его сиятельство обратился к Патрику Дорану со странной на первый взгляд просьбой — завязать по возможности близкие, дружеские отношения с его родней, приглядеться к ним.
— Ты же понимаешь, малыш, никто из них не будет откровенен со мной, я не смогу ни понять их устремления, ни проникнуть в их души. Ты умён и глубоко видишь суть вещей, я доверяю тебе. Всмотрись в них. Я же буду… добрым подслеповатым дядюшкой.
Доран улыбнулся и кивнул головой.
Теперь, оставшись вдвоём, они долго молчали. Доран понимал, что рано или поздно милорд обратится к нему с просьбой высказать свое мнение о его родне, но пока, увы, сам он сумел разглядеть только то, что племяннику и племянницам друга чести не делало. Не желая начинать разговор, вернее, стараясь отсрочить вопросы графа, Доран поинтересовался, чем располагают сегодня мисс и мистер Стэнтон и мисс Хеммонд? Граф ответил, что у Клемента около сорока тысяч, приданое мисс Стэнтон — около тридцати, так распорядился их отец, мисс Софи ничего не получила от родителей, он оплачивал её пребывание в пансионе и, конечно же, обеспечит приличным приданым. Сообщение же мистера Нортона о завещании графа Чедвика милорда Лайонелла ничуть не удивило. Несколько лет назад Кристиан известил его о полученном наследстве, лишь не уточнив, от кого оно получено.
— А ты сам уже распорядился с завещанием, Лайонелл? — когда они оставались наедине, Доран называл друга просто по имени, правда, согласился он на это после нескольких весьма настойчивых просьб его сиятельства. — Сколько ты хочешь оставить каждому?
— Я пока не знаю. Я и пригласил их, чтобы лучше понять. Сын и дочь Люси… Дочь Сирила… Сын Энн. Возможно, проще всего поделить все на четверых, но мне не хотелось, чтобы титул, деньги и дом достались тому, кто их недостоин… Тебе, я заметил, не понравился Клемент?
— Я пока далёк от оценок…
На самом деле он лукавил. Наведённые Лайонеллом справки говорили о скупости молодого человека и о том, что, хотя он не был игроком и не подвержен был обычным порокам молодежи — разгульной гульбе и мотовству, — он не пользовался уважением ни в обществе, ни в клубах. Было даже уронено мнение, что по своим замашкам молодой человек едва ли может быть назван джентльменом. Такие отзывы звучали приговором.
И такому человеку достанется Хеммондсхолл?
Его сиятельство вздохнул.
— Свифт говорил, когда состарится, обязуется не жениться на молодой, не относиться к молодежи с пристрастием, не быть сварливым или подозрительным, не критиковать современные нравы, не рассказывать одну и ту же историю помногу раз одним и тем же людям, не прислушиваться к глупым сплетням, не хвастаться былой красотой и успехом у женщин… А главное, не браться за выполнение всех этих обетов из страха, что выполнить их не удастся. В последнем, Патрик, он был прав сугубо.
— Даже так?
— Я уже старик, мой мальчик, если молодежь кажется мне пустой и ничтожной, если не могу не критиковать современные нравы…
Доран усмехнулся.
— Мне тридцать семь, ваше сиятельство, но могу сказать о себе то же самое…
Глава 3. Нелепый мотив сломанной шкатулки
В рассветных лучах летнего солнца, бледно-палевых и нежных, Хеммондсхолл был прекрасен. На цветках глициний блестели бриллианты росинок, воздух был прозрачен и прохладен, где-то в лесу за садом звенела в кустах ранняя пичуга. Мисс Софи поднялась раньше других и прошлась по спящему ещё дому и саду, присела на скамью возле садовой галереи.
Вчера, сразу по приезде, она снова заметила — не могла не заметить — взгляд кузена Клемента. Софи знала, что он влюблён в неё, но его страсть никогда не вызывала ни благодарности, ни отклика. Она боялась его. Боялась и внешнего бесстрастия, и прорывающейся порой пугающей страстности. Но внешность его не привлекала, и сам он никогда не нравился ей. Однако, вчера в гостиной дяди по блестящим глазам и пунцовому румянцу, окрасившему его бледные щеки, Софи поняла, что в один из ближайших дней Клемент непременно попытается с ней объясниться. Сама она никаких объяснений с кузеном не хотела, но и не видела возможности избежать их.