Гангстеры
Шрифт:
— Куда мы едем?
— Развлекаться! — отвечает Пьер, смеясь. Его ответ вызывает у Мартины приступ ярости и истерику. Она обрушивает на него поток оскорблений, пытается открыть дверцу. Пьер мешает ей. Тогда она дает ему пощечину, опускает стекло и зовет на помощь.
— Стоп! — командует Лутрель.
Ноди останавливается у края пустынной аллеи. Лутрель выходит из машины, хватает Мартину Кароль за руку и бросает ее на землю.
Ночью в Венсенском лесу трава сырая и холодная. Мартина Кароль, дрожа, поднимается на ноги.
— Ты с ума сошел? — кричит она пронзительным голосом.
Вместо ответа Лутрель награждает ее пощечиной, отправляющей ее
Мартина уже не кричит. Ей становится страшно. Пальцы Пьера впиваются в мокрое платье, разрывают его на груди и на животе. Ноди отворачивается. Мартина осознает, что в этом безлюдном месте крики ей не помогут, но она начинает вопить просто от страха. Ее крик переходит в стон. Лутрель ударяет ее кулаком по горлу. Мартина жалобно стонет:
— Не надо… пощади…
Тогда Ноди выходит из машины и оттаскивает Пьера. В темноте он видит испачканное кровью и землей лицо молодой женщины, ее испуганные глаза.
Прохладный воздух отрезвляет Лутреля, его дыхание постепенно приходит в норму. Кровь перестает стучать в висках. Ноди, продолжая удерживать его, чувствует, что Лутрель расслабляется.
— Поехали, — говорит Лутрель хриплым голосом.
— А она? — спрашивает Ноди.
— У нее есть ноги.
Ныряя в постель и гася свет, Ноди заключает:
— Пьер ведет себя как Гитлер. Все должны подчиняться его воле.
4
Корнелиус — человек довольно скрытный, он не изливает свою душу первому встречному. Поэтому Лутрель и его товарищи понимают, какое доверие оказывает им хозяин «Кислицы», когда однажды приглашает их в гости на коктейль.
— Приходите в воскресенье после ужина на Токийскую набережную. Выпьем, потрепемся. Приводите своих женщин. Сесиль будет рада.
Природа не обидела Сесиль: она высокая и длинноногая, у нее узкие бедра, лицо с выступающими скулами, прямой нос, зеленые глаза, большой пухлый рот, нежный голос. Неудивительно, что ее социальное восхождение было головокружительным. Сесиль занималась проституцией в элегантном квартале Мадлен, когда однажды вечером познакомилась с Корнелиусом в клубе на улице Виньон. Как могла она полюбить этого невысокого зубоскала крепкого сложения, с приплюснутым носом, с оттопыренными ушами и густыми зарослями бровей, покрытых рубцами и шрамами?
— Должно быть, у Корнелиуса есть секретное оружие, — шутит Бухезайхе.
Вероятно. Но социальное восхождение Сесиль началось еще до их знакомства, и она оставила паперть Мадлен благодаря другому мужчине. Она действительно находила своих клиентов на ступеньках церкви, возле огромных колонн, и превращала их из благочестивцев в кающихся грешников. Именно здесь и заметил ее один изысканный господин. Кем он был? Сесиль была на этот счет сдержанна, а Корнелиус не проявлял излишнего любопытства. Без сомнения, человеком он был влиятельным, возможно банкиром, промышленником, министром или судовладельцем. Какая разница? Очарованный грацией Сесиль, он купил и обставил для нее большую квартиру на Токийской набережной. Их библейские встречи были спорадическими, почти несуществующими. Благодетель любил проводить длинные вечера за рюмкой старого коньяка, который он потягивал, молчаливо созерцая обнаженную Сесиль, лежащую на шкуре животного. Незадолго до полуночи покровитель откланивался. Он целовал Сесиль в лоб, сворачивал шкуру животного и, сунув ее под мышку, удалялся, оставляя конверт на старинном сундуке в передней.
— Внутренняя жизнь мужчин бывает порой непроницаема, — снисходительно вздыхала Сесиль.
Гости подходят один за другим: Лутрель и Маринэтта, Ноди и Пьеретта. Фефе в красивом сером костюме. Аттия в синем двубортном пиджаке в белую полоску и в новом галстуке, повторяющем цвета французского флага: синий, белый и красный. Бухезайхе в спортивной замшевой куртке. Все целуют руку хозяйке дома, обмениваются рукопожатиями со счастливым сожителем, произнося восторженные восклицания.
В то время как Сесиль показывает женщинам квартиру, мужчины проходят в салон. Лутрель подходит к балконной двери и задумчиво смотрит на Сену, текущую шестью этажами ниже. Стоит жаркий июньский вечер сорок шестого года.
Лутрель медленно поворачивает голову и с восхищением, а также некоторой завистью оглядывает просторный салон. Здесь все говорит о прочном достатке: тяжелые двойные гардины на окнах, выходящих на набережную, полотна мастеров, висящие на стенах фисташкового цвета, низкие и мягкие канапе английского стиля, обтянутые бархатом песочного цвета, низкие столики красного дерева, на которых стоят тяжелые свечи-лампы из серебра и серебряные подносы с рюмками из баккара и бутылками изысканных напитков.
Вся атмосфера отражает торжественное, немного пренебрежительное спокойствие, которое вселяют деньги независимо от их происхождения. Каждый шаг по толстому мягкому ковру доставляет Лутрелю огромное физическое наслаждение. В один прекрасный день он тоже станет обладателем такой вот роскошной и респектабельной квартиры. Лутрель неторопливо опускается в широкое кресло из коричневой кожи.
Напротив него, на уютном канапе, сидят Ноди и Фефе и дегустируют виски, предложенное им Корнелиусом. Аттия и Бухезайхе присоединяются к ним. «Как он изменился, — думает Лутрель, глядя на Большого Жо. — Что значит несколько месяцев сытой приятной жизни. Его впалые щеки заметно округлились».
В комнату, щебеча, входят женщины. Маринэтта, таскающая повсюду за собой своего голубого песца (несмотря на жару), усаживается на ручке кресла Пьера. Сесиль придвигается к Корнелиусу, почти утонувшему в бархате. Ноди обнимает за плечи Пьеретту, красота которой не затмевает красоты хозяйки дома. Аттия, Бухезайхе и Фефе поглядывают на Сесиль, как на женщину своей мечты. Время проходит в разговорах, в воспоминаниях о войне, когда мужчины были мужчинами, не то что нынешнее поколение нерешительных увальней. Одним словом, прогнозы на будущее мрачные.
— Необходимо как можно скорее наполнить кубышку и вложить деньги в чистое дело, — замечает Лутрель. — Когда полиция будет очищена от скверны и реорганизована, то будет уже поздно.
Все соглашаются и умолкают. Каждый думает о себе, о своей жизни, о том, кем он мог бы стать, и кем он стал, и кем хотел бы стать. Лутрель испускает глубокий вздох и обращается к Корнелиусу:
— Где можно поговорить, чтобы не наскучить женщинам?
— В спальне Сесиль.
Мужчины поднимаются, не выпуская из рук рюмок, и покидают салон с видом заговорщиков. Бухезайхе опускается на маленький диван и на секунду задерживает взгляд на своем отражении в венецианском зеркале над письменным столиком. Жо Брахим Аттия, вспомнив о своем алжирском происхождении, присаживается на корточки на бархатистом ковре. Фефе седлает стул, предназначенный для игры на арфе, Ноди утопает в глубоком кресле, а Лутрель устраивается на кровати Сесиль. Через несколько минут в комнате повисает облако голубого дыма. Корнелиус выходит, прикрывая за собою дверь. Лутрель прочищает горло.