Ганнибал. Враг Рима
Шрифт:
— До Нумидии? — спросил Суниатон, показывая на юг.
Откинув голову, египтянин захохотал. Звук его смеха оказался неприятен.
— Ты что, дурак, сторон света не различаешь? Я про Сицилию говорю!
Разинув рты, Ганнон и Суниатон поглядели друг на друга. Шторм унес их куда дальше, чем они думали. И они по ошибке гребли в открытое море.
— Тем более, у нас еще больше причин благодарить вас, — с достоинством ответил Ганнон. — Как и у наших отцов, когда вы в целости доставите нас в Карфаген.
Губы египтянина разошлись в улыбке, обнажив острые зубы.
— Подымайтесь на борт. Лучше поговорим в тени, — проговорил он, показывая на навес у носовой башенки.
Друзья многозначительно переглянулись. Слова гостеприимства совсем не вязались с тем, что они наблюдали на протяжении всего разговора. Любой из стоящих на палубе моряков перережет им горло, не моргнув глазом.
— Благодарю тебя, — широко улыбнувшись, сказал Ганнон, взялся за весла и погреб к корме биремы.
Там они увидели болтающуюся на волнах прогулочную лодку, почти такую же, как у них, привязанную к железному кольцу. С борта им уже бросили веревку с навязанными по ней узлами. Двое ухмыляющихся моряков ждали наверху, готовые их поднять.
— Вверим себя Мелькарту, — тихо сказал Ганнон, быстро зачаливая лодку к кольцу.
— Мы не утонули, значит, у него есть для нас предназначение, — ответил Суниатон, отчаянно пытаясь поверить в собственные слова. Но его страх, казалось, можно было пощупать руками.
Стараясь не терять самообладания, Ганнон принялся разглядывать доски корпуса. Ниже ватерлинии корпус был выкрашен черной сажей. Сказав себе, что Суниатон был прав, Ганнон взялся за веревку. Как еще они могли бы выжить в шторм? Это точно воля Мелькарта. С помощью моряков он принялся подниматься, упираясь ногами в теплое дерево корпуса.
— Добро пожаловать, — сказал египтянин, когда Ганнон добрался до палубы, и поднял руку ладонью вперед, на манер карфагенян.
Обрадовавшийся Ганнон повторил жест.
Спустя мгновение на борт поднялся Суниатон, и египтянин поприветствовал его точно так же. Принесли кожаные мехи с водой, и двое друзей принялись с жадностью пить, утоляя жестокую жажду. Ганнон уже начал задумываться, не обмануло ли его предчувствие.
— Вы из Карфагена?
Вопрос прозвучал вполне невинно.
— Да, — ответил Ганнон.
— Вы туда ходите? — спросил Суниатон.
— Нечасто, — ответил египтянин.
Его моряки захихикали, и Ганнон подметил, как они с вожделением глядят на золотые подвески на их шеях.
— Сможете доставить нас туда? — с достоинством спросил он. — Наши семьи богаты и хорошо наградят вас, если мы будем в целости.
— В самом деле? — спросил египтянин, потирая подбородок.
— Конечно же, — заверил его Суниатон.
Повисло молчание, и Ганнон забеспокоился еще больше.
— Что думаете, парни? — наконец спросил египтянин, оглядывая собравшихся моряков. — Следует ли нам идти в Карфаген и получить за труды хорошую награду?
— Хрена с два, — рыкнул один. — Просто убить их, и дело с концом.
— Награду? Скорее, нас всех распнут! — крикнул другой.
Суниатон ахнул, и Ганнон почувствовал тошноту. Через распятие казнили худших из преступников. Другими словами, пиратов.
Насмешливо приподняв брови, египтянин поднял руку, и его товарищи притихли.
— К сожалению, таких, как мы, не очень жалуют в Карфагене, — сказал он.
— Не обязательно в сам город, — небрежно произнес Ганнон. Стоящий рядом Суниатон нервно кивнул. — В любое поселение на нумидийском побережье.
Его предложение было встречено взрывом смеха. Ганнон изо всех сил старался не показывать охватившего его отчаяния. Глянул на Суниатона, но тот ничем не мог его подбодрить.
— Допустим, мы на это согласимся, — с ухмылкой продолжил египтянин. — Тогда как нам заплатят?
— Я встречусь с вами позже в любом указанном вами месте и прихвачу с собой деньги, — краснея, ответил Ганнон. Он уже понял, что капитан пиратов над ним насмехается.
— И, полагаю, готов поклясться в этом жизнью своей матери? — с ухмылкой спросил египтянин. — Если у тебя таковая есть.
Ганнон сдержал гнев.
— Готов и поклянусь! — ответил он.
И тут, застав его врасплох, египтянин сильно ударил ему в солнечное сплетение. Воздух с шумом вышел из легких юноши, и он согнулся от боли.
— Хватит этой ерунды, — резко подвел итог переговорам египтянин. — Забрать у них оружие и связать.
— Нет, — еле слышно прошептал Ганнон, пытаясь выпрямиться, но его мгновенно схватили за руки. Он почувствовал, как сняли его кинжал, а спустя мгновение с его шеи сорвали золотую подвеску. Лишенный оружия и талисмана, который он носил с младенчества, Ганнон почувствовал себя нагим. То же самое случилось и с Суниатоном, а мгновение спустя он заорал от боли, когда у него из ушей вырвали золотые серьги. Пираты принялись драться за добычу между собой. Ганнон гневно поглядел на египтянина.
— Что вы с нами собираетесь делать? — спросил он.
— Вы оба молодые и сильные. Выручим хорошие деньги на рынке рабов.
— Пожалуйста! — взмолился Суниатон, но капитан пиратов просто повернулся к ним спиной и ушел на корму.
Прищурившись, Ганнон плюнул ему вслед и тут же был вознагражден за это хорошим ударом по голове. Им крепко связали руки за спиной и бесцеремонно столкнули вниз, под палубу, где в тесноте сидели на двух рядах банок рабы-гребцы. Они ссутулились над вальками весел; места едва хватало, чтобы сидеть прямо. Двадцать пять рядов по два человека с каждого борта. В проходе посередине, у трапа, стоял другой раб, тот самый, распев которого разбудил Ганнона. У кормы располагалась тесная клетка с железными прутьями, где сидело около дюжины пленных. Ганнон и Суниатон переглянулись. Они тут не одни такие.
Снаружи было жарко, но здесь, из-за присутствия более чем сотни тяжело работающих людей, было просто нечем дышать. На появившихся воззрились безжизненные глаза рабов, но никто не сказал ни слова. И причина этому стала ясна очень скоро. Раздались шлепки босых ног по доскам, в трюме появился невысокий мужчина, толстый, как бочка. Друзья были выше его больше чем на голову, но у этого бритого здоровяка мышцы были как у греков-борцов, которых доводилось видеть Ганнону. На нем была лишь кожаная юбка, но от него исходило ощущение силы и власти, усиливавшееся зажатым в его руке кожаным бичом с навязанными на нем узлами. Покрытое шрамами лицо было грубым, будто высеченным из гранита, а его губы смахивали на узкую щель в камне.