Ганнибал. Враг Рима
Шрифт:
Вернувшись в дом, Аврелия принялась искать Ганнона. Она обнаружила его сидящим на табурете на кухне, ссутулившимся и подавленным, и, не обращая внимания на любопытные взгляды остальных рабов, вытащила его наружу.
— Я поговорила с Квинтом, — тихо сообщила девушка, как только они остались одни. — Он не хотел оскорблять тебя. Просто среагировал не думая, когда ты плюнул. — Она осуждающе поглядела на Ганнона. — Это было так грубо.
Юноша покраснел, но так и не извинился. Вместо этого сказал:
— Он злорадствовал.
— Знаю, это так выглядело, — произнесла Аврелия. — Но не думаю,
— Разве? — тут же парировал Ганнон.
— Нет, — тихо прошептала Аврелия. — Квинт не такой.
— Тогда зачем же он назвал меня гуггой?
— Мужчины часто говорят не то, что думают, особенно когда пьяны. Думаю, ты тоже как-то его обзывал мысленно, так?
Уязвленный, Ганнон промолчал.
Осторожно оглядевшись, Аврелия протянула руку, чтобы коснуться его лица.
Ошеломленный таким жестом, юноша почувствовал, как гнев уходит. Поглядел ей в глаза.
Встревоженная тем, что ее сердце учащенно забилось, Аврелия опустила руку.
— На первый взгляд, все очень просто, — начала она. — Если бы не прихоть судьбы, ты был бы свободным и наверняка вступил бы в ряды карфагенской армии. Как Квинт вступит в ряды легионов. Но случилось так, что мой брат волен поступать так, как захочет, а ты оказался рабом.
Как все просто и несправедливо, зло подумал Ганнон.
Но Аврелия только начала говорить.
— Настоящая же причина в том, что сначала ты, а потом и Квинт обиделись на сказанное и сделанное. И вы оба слишком горды, чтобы искренне извиниться и покончить с этим. — Она сердито поглядела на юношу и закончила: — Меня уже тошнит от этого.
Восхищенный искренностью и проницательностью девушки, Ганнон сдался. Эта ссора и так длилась слишком долго.
— Ты права, — согласился он. — Извини.
— Не мне надо было это сказать.
— Знаю, — ответил Ганнон, тщательно обдумывая свои следующие слова. — Я перед ним извинюсь. Но Квинт должен понимать, что, каковы бы ни были законы этой земли, я не раб и никогда им не буду.
— В глубине души, уверена, брат это понимает. Именно поэтому он уже давно перестал тебя так называть, — сказала Аврелия, и на ее лице появилась печаль. — Конечно же, и я о тебе так не думаю. Однако для всех остальных ты — раб.
Ганнон уже хотел было открыть Аврелии свои планы, но краем глаза уловил движение. Через открытые двери таблинума можно было видеть часть атриума. Все, что не попадало под лучи света, проникающие через проем в крыше, находилось в полумраке, и там юноша различил силуэт рослого человека, следящего за ними. Он инстинктивно отшатнулся от Аврелии. Когда Агесандр вышел на освещенное место, у Ганнона болезненно забилось сердце и сжало живот от страха. Что он успел увидеть или услышать? Что он станет делать?
Аврелия увидела сицилийца в тот же самый момент и горделиво встала, готовая к любому развитию событий.
Но, к их удивлению, Агесандр не подошел ближе. На его лице мелькнула еле заметная улыбка, и он исчез там же, откуда и появился.
Ганнон и Аврелия снова повернулись друг к другу, но с кухни вышли Элира и еще один домовый раб. Краткое волшебное мгновение закончилось.
— Пойду поговорю с Квинтом, — ободряюще сказала Аврелия. — Что бы ни случилось, ты должен хранить нашу дружбу. Как и мы.
Страстно желая, чтобы все было по-старому, пока он не покинет виллу, Ганнон кивнул:
— Благодарю тебя.
К сожалению, в тот день Аврелии не удалось уговорить брата. Как она объяснила позже, Квинт отправился в Капую, не сказав никому ни слова, кроме кривоногого раба, работавшего на конюшне. Прошел день, настала ночь, и стало очевидно, что он не вернется. Ганнон даже не знал, злиться ему или беспокоиться.
— Не волнуйся, — сказала Аврелия перед тем, как уйти спать. — Квинт иногда так делает, когда ему нужно время, чтобы поразмыслить. Уезжает к Гаю, а через пару дней возвращается.
Тут уж Ганнон ничего не мог поделать. Он улегся на свой матрас и принялся мечтать о побеге. Сон не шел к нему.
Глава 11
ТРУДНЫЙ ПЕРЕХОД
После падения Сагунта Бостар каждое утро посещал раненых воинов, разговаривая с теми, кто был в сознании, проводя рукой по лицу тем, кто спал, и тем, кому уже не было суждено проснуться. В большой палатке находились более тридцати воинов, половина из которых уже, наверное, никогда не пойдет в бой. Несмотря на их ужасные раны, Бостар уже начал понимать, что надо быть благодарным судьбе. Учитывая все обстоятельства, потери были небольшими. А вот сагунтийцев погибло намного больше, когда войско Ганнибала ворвалось в город, завывая, как стая диких волков. Весь день воздух Сагунта был наполнен криками. Мужчин. Женщин. Детей. Зажмурившись, Бостар попытался выбросить из головы воспоминания об этом, но так и не смог. Резать безоружных горожан и насиловать беззащитных женщин — это не тот бой, не та война, в которой он хотел участвовать. Он не пытался остановить своих воинов — ведь сам Ганнибал пообещал, что отдаст город им на разграбление, — но сам не принимал в этом участия, как и его отец. Малху военачальник поручил организовать охрану сундуков с золотом и серебром, найденных во внутренней крепости. Бостар вздохнул. А вот Сафон был в первых рядах.
Спустя мгновение он едва не подпрыгнул, когда его плеча коснулась рука Малха.
— Хорошо, что пришел проведать их с самого утра, — произнес отец, показывая на укрытых одеялами изувеченных воинов.
— Это моя работа, — скромно ответил Бостар, зная, что отец уже проведал своих раненых.
— Точно, — торжественно глядя на него, согласился Малх. — Но, думаю, у Ганнибала для нас есть еще одна. Для нас троих.
— Какая? — спросил Бостар. Сердце едва не выскочило у него из груди.
— Нас всех вызывают в палатку командующего. Зачем — мне не сказали.
— А Сафон знает? — спросил Бостар, чувствуя радостное возбуждение.
— Нет. Думаю, это тебе следует ему сказать.
— Правда? — переспросил Бостар, стараясь говорить непринужденно. — Как пожелаешь.
Малх понимающе глянул на него.
— Неужели ты думаешь, что я не заметил, как вы двое друг с другом общаетесь в последнее время?
— Ничего особенного, — солгал Бостар.
— Тогда почему ты отводишь взгляд? — требовательно спросил Малх. — Все из-за Ганнона, так ведь?