Ганзейцы. Савонарола
Шрифт:
При такой первобытной тактике морская война, как и сухопутная, главным образом сводилась к численному превосходству, и на чьей стороне это превосходство оказывалось, тот и брал верх в борьбе. Вот почему важнейшие приморские торговые города и старались собрать у себя как можно больше наёмных солдат и ландскнехтов, принадлежавших в большей части случаев к обедневшему дворянству. Это войско стоило городам очень недёшево. Но в описываемый нами поход, предпринятый ганзейцами против Дании, Иоганн Виттенборг вводил в первый раз в дело совершенно особый род войска, а именно команду огневых стрелков, вооружённых «диковинными огненными трубами», а также умевших метать в неприятеля каменные ядра из некоторого подобия морских
Май месяц ещё только подходил к концу, когда любекский военный флот поднял паруса и вышел из гавани на соединение с эскадрами других городов близ Норезунда.
Настроение как у отплывавших на войну, так и у покидаемых ими было самое твёрдое, близкое к уверенности в неизбежном успехе. Конечно, дело не обошлось без слёз, и, например, наш добрый приятель Ганнеке немало их пролил, прощаясь с своей Марикой и Яном; но всякие печали и страдания разлуки были разом забыты, когда толпа радостными и громкими криками приветствовала главного командира всей флотилии — Иоганна Виттенборга, отправлявшегося на свой корабль. Радостная надежда всех оживила, и все с гордостью взглянули на любекский флаг, развевавшийся на адмиральском корабле; с этим бодрым чувством и проводили любечане своих сограждан, смело выступавших на борьбу с грозным аттердагом.
Небольшой эскадры, отделённой от главного флота ганзейцев, было достаточно, чтобы отнять у аттердага Эланд и Готланд и захватить врасплох датского фогта в Визби. Слухи об этих успехах могли достигнуть Любека прежде, нежели даже ганзейцы соединёнными силами вошли в Норезунд.
Плавание флота было не вполне благоприятное для намеченных ганзейцами целей. Почти всё время плавания к Норезунду и даже после того, как они в него вступили, им мешали встречные ветры и сильное волнение, с которыми им приходилось бороться, что значительно замедляло их движение. Ни одно датское военное судно не смело показаться в море, и только издали видели ганзейцы те лёгкие суда, которые, укрываясь в бухтах и между островами, наблюдали за движением неприятеля и спешили улепетнуть от него на всех парусах для передачи вестей аттердагу.
Когда ганзейский флот поравнялся с южной оконечностью острова Амагера, небольшое лёгкое судно отделилось от берегов Шонена и быстро стало приближаться к адмиральскому кораблю, выкинув белый флаг в знак мирных намерений экипажа. Через полчаса к адмиральскому кораблю подошла шлюпка; в ней сидел мужчина средних лет в шведской военной одежде; он изъявил желание быть представленным Иоганну Виттенборгу.
Приезжий оказался посланцем короля Ганона и привёз от него любекскому бюргермейстеру известие о том, что король уже выступил в поход со своим войском и думает присоединиться к ганзейцам под стенами Гельсингборга.
Виттенборг принял это известие с великой радостью, приказал королю Ганону передать поклон и сказать, что от Копенгагена все ганзейские силы направятся к вышеупомянутой крепости. Тотчас после того швед раскланялся, сел в шлюпку и направился к своему лёгкому судну.
Ганзейский адмирал собрал всех командиров судов и сообщил им неожиданное приятное известие, которое всех обрадовало несказанно.
Только штральзундский ратсгер Эвергард фон Море покачал с некоторым сомнением головою и заявил:
— Не очень-то я доверяю Ганоновой исправности и аккуратности. Вся их семья — люди переменчивые, прихотливые, и положиться на них нельзя. Он датчан боится и потому не слишком будет спешить вступить с ними в борьбу. Так не лучше ли будет, если мы не станем рассчитывать на чужую помощь, а более на свои собственные силы?
— Я тоже держусь того же мнения, — воскликнул Готшальк фон Аттендорп, командовавший одним из самых больших и тяжёлых любекских кораблей. — Главное, г-н Виттенборг, не дайте себя отвлечь этим известием со шведской стороны от первоначального вашего военного плана, который всеми одобрен на общем собрании нашей думы.
— Время покажет, как надобно будет действовать, — горделиво отвечал Виттенборг. — Если мне понадобится спросить вас о вашем мнении, то я, конечно, вас попрошу его высказать. Но прежде всего мы должны произвести высадку близ Копенгагена и этот датский город захватить и ограбить, в отмщение за Визби!
— Да, да — месть за Визби! — воскликнуло большинство командиров судов, и на этот клич мести громко откликнулся весь экипаж адмиральского корабля, а затем и всех остальных судов.
Но фон Море и Аттендорн не разделяли общего порыва и, весьма недовольные, возвратились на свои суда.
Гордый военный флот ганзейцев поплыл далее. И нигде не видать было ни одного датского военного корабля, и весь берег неприятельской страны казался как бы вымершим: на нём не было заметно ни малейшего оживления.
А между тем король-аттердаг, несомненно, подготовился к войне и даже собрал все свои силы для неё; но все эти силы (в особенности морские) оказались слишком ничтожными по сравнению с могущественным флотом, который ганзейцы нашли возможность против него выставить. Только теперь пришлось ему на опыте убедиться в том, как могуществен оказывался союз нижненемецких купцов, к которому князья и бароны относились вначале с таким пренебрежением! Союз оказывался силою, с которою даже и король датский был не способен бороться. Аттердаг удалился в свой крепкий замок Эльсинор, который был отчасти защищён собранными под Гельсингборгом военными силами, так как эта крепость была отделена от королевского замка только проливом версты в четыре шириною.
«Месть за Визби!» С этим воинским кличем ганзейские суда причалили к датскому берегу и тотчас же повели атаку на Копенгаген. Датчане вдоль всего побережья копенгагенской гавани воздвигли много разных земляных окопов и укреплений и твёрдо выжидали за окопами нападения ганзейцев. Словно стена стоял строй закованных в железо ратников аттердага, готовясь до последней капли крови защищать лежавший у них в тылу замок и город. Однако же огонь, открытый ганзейцами из пищалей, каменные ядра, выбрасываемые их бомбардами, а главное, оглушительный, подобный грому гул выстрелов — всё это подействовало самым сокрушительным образом на датское войско. Порох с его «таинственной» силой был им неизвестен, и ганзейцы, вооружённые бомбардами и пищалями, представлялись им чародеями, которые заключили союз с нечистой силой. И вот заколебались ряды датчан и показали спины ганзейцам! Некоторое время их ещё сумел сдержать храбрый сын аттердага, принц Кристоф, принявший на себя начальствование одним из отрядов; но не надолго... Едва только подошли ганзейцы на расстояние выстрела, едва успели сделать залп по укреплениям, как всё наёмное датское войско было охвачено новой паникой и снова побежало врассыпную, покинув принца на произвол судьбы. Насилу успел несчастный принц Кристоф, тяжело раненный камнем из бомбарды, избежать плена и спрятаться в каком-то скрытом убежище, в котором он чуть не истёк кровью.
Тогда уже неудержимо двинулись вперёд победители, и грозно раздались их крики: «Месть за Визби!» — и они бурными потоками ворвались в улицы Копенгагена.
Город был разграблен жестоко; все сокровища и всё самое ценное движимое имущество было из города вывезено, и даже колокола с колоколен были сняты и свезены на корабль, специально приготовленный для добычи и в тот же день отплывший обратно в Любек.
Тёплая июньская ночь спустилась над городом, и широко кругом запылали по всему берегу огни победоносного войска ганзейцев. Все они веселились вокруг этих огней, между тем как наёмные дружины ганзейцев угощались из награбленного в Копенгагене запаса вина и пива.