Гаран вечный: Кристалл с грифоном. Год единорога. Гаран вечный
Шрифт:
Все мы в Норсдейле знали это, но пламя войны никогда еще не проникало далеко вглубь страны, никогда еще не достигало нашей долины. Только беженцы, которые пережили все эти ужасы и искали у нас убежища, приносили с собой дух войны. Сами мы никогда не видели шаек этих ализонцев, грабящих и захватывающих все на своем пути, и за это женщины Норстатта ежедневно возносили в часовне благодарственные молитвы.
В беспокойное время войны я была привязана к монастырю, но бывали дни, когда я чувствовала, что задыхаюсь от царящего здесь удушающего спокойствия. Потому что тяжело жить среди чужаков, чужих тебе не только по крови, но и по духу, по стремлениям и намерениям. Кем же я, собственно, была? Любой в монастыре, кого спросили бы об этом, возможно, ответил бы так:
— Кто это? Это Джиллан, которая вместе с госпожой Алюзан работает в саду трав. Она прибыла сюда вместе с леди Фризой восемь лет назад. Она хорошо разбирается в травах и, в основном, выращивает их для себя. Она не красавица, и у неб нет знатной родни. Утром и вечером она приходит в часовню, преклоняя голову, но она не давала обета. Она мало говорит…
Да, они все мало говорят — монахини, девушки и леди, нашедшие здесь убежище, но они много размышляют. И они всё время напоминают Джиллан, что она не из Верхнего Халлака.
Я вспоминаю корабль, сотрясаемый огромными волнами. Корабль Ализона, это я помню. Но сама я не из Ализона, нет. И находилась на этом корабле с определенной целью. Я была тогда совсем ещё юной, но все же боялась этой цели. Тот, кто привел меня на этот корабль, стоял под мачтой, когда волны и ветер уронили её на палубу. И ни один из его спутников не знал, зачем меня взяли на корабль.
Это было во время, когда Лорды Верхнего Халлака отчаянно сражались, чтобы освободить свою страну от ализонских собак. Они напали на порты захватчиков и нанесли по ним сокрушающий удар. Они захватили меня и отправили в одну из горных крепостей.
Лорд Фарно, как мне кажется, что-то знал или подозревал о моем прошлом, потому что он выделил для меня охрану и приказал своей жене обращаться со мной хорошо. Так некоторое время я прожила в их имении под опекой. Но это продолжалось недолго, потому что Ализон становился все сильнее, и Лордам становилось все труднее сдерживать его. В одну из холодных суровых зим мы бежали, преодолев голую равнину, в одну из высокогорных долин. В конце концов мы достигли Норстатта, но леди Фриза пришла в монастырь только для того, чтобы умереть. А потом Лорд Фарно погиб в горах со стрелой в горле, и то, что он знал или предполагал, осталось неизвестным. И я снова осталась одна на чужбине, но на этот раз, конечно, в мирном монастыре.
Мне достаточно было взглянуть в зеркало, чтобы понять, что я не принадлежу к расе Халлака. У женщин Халлака была светлая кожа, румяные щеки и волосы желтые, как одуванчики на обочинах дорог, или коричневые, как крылья певчей птички. В отличие от них у меня была коричневая от загара кожа, и мое лицо никогда не было румяным. И мои волосы, которые я носила заплетенными в косу и уложенными вокруг головы, были черными, как звездная ночь.
Есть одиночество духа, которое переносится намного тяжелее, чем одиночество тела. За все годы, которые я прожила в Норстатте, я нашла только двух людей, которые привлекли меня. Когда я пришла в Норстатт, монахиня Алюзан была уже женщиной средних лет. Она тоже держалась несколько поодаль от остальных. Жизнь ее была посвящена травам, из которых она потом приготавливала порошки, мази и настойки, исцеляющие, успокаивающие и освежающие. Ее познания были широко известны, и сражающиеся в горах отряды часто присылали к ней своих самых быстрых курьеров, чтобы попросить у нее средства для заживления ран, от лихорадки и ревматизма, который постоянно мучил людей, в любую погоду и в любое время года живущих под открытым небом.
Встретив меня в Норстатте, она пристально поглядела на меня, словно рассматривая только что найденную траву, а потом взяла к себе на службу. И сначала это было все, что мне было нужно, потому что я была слишком усталой, чтобы учиться, а душа моя изголодалась по работе. И несколько следующих лет я была этим вполне довольна.
Однажды, когда я работала в саду, выпалывая сорную траву, произошло нечто, нарушившее мою размеренную жизнь, заполненную учением и работой. В саду громко гудели пчелы на цветах, но внезапно я услышала звук, сначала ушами, а потом в голове. Что-то шевельнулось в моей памяти, но я не смогла осознать, что это было.
Звук этот словно невидимым канатом тянул меня вперед. Я встала и прошла через арку ворот во внутренний садик, который использовался только для отдыха; садик с фонтаном, прудом и множеством цветов в любое время года. Там стояла скамейка, наполовину на солнце, наполовину в тени, и на ней сидела одна из монахинь, закутанная в шаль, хотя день был очень теплым. Эта старая монахиня очень редко покидала свою келью и была легендой среди молодых девушек, живущих в монастыре.
Лицо под капюшоном было маленьким и бледным, но глубокие старческие морщины виднелись только в уголках её глаз и вокруг рта. Еще по лицу разбегались маленькие морщинки, такие, какие возникают во время смеха. Руки ее были искривлены от старости и неподвижно лежали на животе. А на ладони сидела маленькая ящерка, подняв блестящую головку и вытаращив на нее свои искрящиеся глаза, словно они вели друг с другом безмолвную беседу.
Она все еще глядела на ящерку, но гудение в моей голове смолкло. Потом она тихо сказала:
— Приветствую тебя, дочь моя. Сегодня великолепный день.
Так мало слов, но прозвучали они так добро, что я приблизилась и опустилась на скамейку рядом с ней. Так я познакомилась со старой аббатисой Мальвиной, и она тоже стала обучать меня. Но её знания касались не растений, а летающих, четвероногих и ползающих животных. Правда, аббатиса уже находилась на закате жизни, и она была моей наставницей очень недолго. И только она одна во всем Норстатте знала мою тайну. Я не знаю, чем я выдала себя, но она не выказала никакой неприязни, когда заметила, что я могу иногда воспринимать то, что скрывается в какой-нибудь вещи. Когда я увидела ее в последний раз, она лежала в постели, и её тело, сковывавшее такой свободный дух, не могло уже больше двигаться — она задала мне вопрос, чего прежде никогда не делала. Но что я могла вспомнить, кроме корабля Ализона? И когда мне стало известно, что я отличаюсь от остальных людей, с которыми жила до сих пор? Но я ответила на ее вопрос так подробно, как только смогла.
— Ты очень умна для своего возраста, дочь моя, — проговорила она тогда своим слабым голосом. — Это заложено в твоей природе. Недоверие охраняет нас от того, чего мы не понимаем. Я слышала рассказы о стране за морем, где некоторые женщины имеют способности, далеко выходящие за рамки обычного. И также я слышала о том, что этот народ считает Ализон своим врагом и преследует его так же, как эта свора собак из Ализона преследует нас. Очень может быть, что ты принадлежишь той, другой расе, и ализонцы по какой-то причине взяли тебя в плен.
— Пожалуйста, мать аббатиса, — возбужденно обратилась я к ней, — скажите, где находится эта страна? Как я могу…
— Найти путь туда, дочь моя? Нет никакой надежды попасть туда, и ты должна смириться с этим. Если ты отважишься отправиться туда, ты снова можешь попасть в руки ализонцев, и ты погибнешь самой худшей и далеко не быстрой смертью. Не омрачай свои юные годы напрасным стремлением. Всё происходит по воле того, кто Зажигает Пламя. Всё, что тебе положено, ты получишь в свое время, — глаза ее улыбнулись. — Я говорю это при Пламени: придет то, что заполнит пустоту в твоей жизни.