Гардемарины подводного плавания.
Шрифт:
Правда, у нас не было пятизвездных отелей, недоступных простому человеку. У нас не было офисов и презентаций. Наши прекрасные женщины не пополняли европейские бордели и не выносили горшки с испражнениями чужих старцев. Они работали, выращивали детей в своих семьях и своей стране.
Нас ещё не научили «благодетели» рыночной экономики торговать телом и душой, продавать свою землю и всё лучшее, сработанное нами, и полученное в наследство. У нас ещё не было легальных миллионеров и миллиардеров – бывших «первых» и «вторых», укравших и присвоивших общее достояние страны.
Мы не убивали друг друга по заказу. Наше
Наш дед Мороз ещё не стал Санта Клаусом. У нас были общие праздники, как государственные, так и личные. Религиозные праздники, кто хотел, отмечали совместно с открытой душой и радостными лицами.
В наших городах и сёлах не было нищих, беспризорных детей и стариков. Улицы в тёмное время суток были освещены и мы свободно, без тени страха по ним гуляли.
Наконец, мы только по слуху знали о такой «проказе» капиталистического мира, как экономические кризисы.
Да, мы умели защищать свою землю от внешних врагов. Но, завоевав однажды свои права, мы привыкли воспринимать их незыблемость не требующую защиты. Руководящие вожди решение всех наших проблем предлагали своему Советскому народу в готовом виде. И если кто-то с этим решением был не согласен, то сразу же попадал в разряд инакомыслящих диссидентов.
Народ разучился самостоятельно анализировать и оценивать обстановку. Инакомыслящие лидеры клеймились позором, высылались за пределы крупных городов или сидели в лагерях и в тюрьмах. В связи с этим, поговорка: «Жираф большой – ему видней!» стала нашей бедой и, не видя путей решения возникших проблем, Советский народ утратил способность защищать свои права и свободу внутри страны.
Любая система устройства государственной власти, тем более социалистическая, очень болезненно реагирует на бесхозяйственность и безответственность людей из структур управления. Бесхозяйственность вела к упадку и развалу производства, низкому качеству выпускаемых товаров, которые уже производились не ради людей, а ради выполнения плана.
Безответственность была прямой дорогой к воровству, припискам успехов в отчётности, взяткам, карьеризму, наушничеству, присвоению имущества и государственных денег.
Все хозяйственные ветви управления дублировались параллельной веткой партийного руководства, зачастую бескомпромиссной и не всегда компетентной. Это приводило к растранжириванию ресурсов человеческих и материальных, терялась инициатива и темп роста производства товаров, унижался руководящий состав хозяйственников.
Такая обстановка психологического давления порождала безразличие и разочарование в самой идее коммунистического обустройства мира.
В руках ЦК КПСС был сосредоточен весь материально-экономический потенциал державы. Начальный период безответственности «верхов» брежневского правления, парировался наезженными правилами и законами управления страной под страхом персональной ответственности, ранее существовавшей. Приземлённая ветвь вождей руководства Коммунистической партии – все эти «первые – вторые – третьи» и прилепившиеся к ним на уровне райкомов и обкомов, начали воровать осмотрительно.
Партийные апостолы коллективного руководства, пользуясь отсутствием верховного
Кроме того, создаётся сеть медицинских учреждений, санаториев, домов отдыха, заповедников, закрытых распределителей жилья, материальных средств, продовольствия и других услуг для «вождей» центральных и низовых комитетов партии. Пользуясь ими, эти «слуги народа» далеко ушли вперёд, оторвавшись от народа на пути в «светлое» будущее.
С этого момента суждения рядовых коммунистов, да и всех граждан СССР об одном и том же предмете или явлении в мыслях были одними, на «языке» - другими, в фактических действиях – третьими. Только очень немногие сохранили гармонию единства мыслей, высказываний и действий. На них показывали пальцем и говорили: «Вот пошёл чудак, который живёт на одну зарплату!». Родители начали пугать своих детей: «Учись! Иначе пойдёшь работать!».
Наш гордый и действительно свободный Советский человек, под натиском вопиющей фальши декларируемого конституцией равноправия – фактического неравенства в практической реализации своих прав, перестаёт работать качественно и начинает воровать.
В зависимости, кто на чём «сидел», воровали всё: продукцию промышленного и сельскохозяйственного производства, интеллектуальные идеи и труды, учёные степени и звания; деньги в прямом назначении, как взятки за оказанные услуги при поступлении в институты образования, услуги бытового, медицинского, юридического порядка и так далее.
Воровали все: непосредственный производитель воровал сам у себя, остальные – по цепочке общественного положения обворовывали того же производителя, запуская руку в котёл общественного богатства страны.
Наверху этой воровской пирамиды стоял генеральный «вождь» - многократный «герой» Союза, увешанный в виде побрякушек всем арсеналом незаслуженных наград и званий. Чуть ниже располагались «вожди» пожиже, которые самоутвердились в своей исключительной руководящей роли. Страна была сказочно богатой, материальных и духовных ценностей было произведено много. Их хватило для разбазаривания на целых 18 лет брежневского застойного правления.
К концу восьмидесятых годов в конце царствования Л. Брежнева страна имела полный букет «цветочков» и созревающих «ягодок» древа порочных итогов его правления. К этому времени у нас в обществе ещё не было бедных, но богатые уже появились. Им для самореализации в новом качестве, как кость в горле, мешало социалистическое государство.
Критическая масса противоречий в обществе, как в ядерном устройстве, накапливалась в двух полусферах: с одной стороны – богатые (в последующем времени они присвоят себе наименование «элита») сидели на наворованном золоте и не смели его реализовать. Очень странно: они были при власти, но жаждали власти другой, которая бы узаконила и провозгласила наследственную власть денег. С другой стороны – изверившийся народ (в последующем названный «электоратом»), разучившись качественно работать и не смевший протестовать, думал только о хлебе насущном, простаивая за ним в бесконечных очередях.