Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
Молодой человек побагровел до самых волос.
– Это, кажется, сюда не относится, Сергей Сергеич, - сказал он оскорбленным тоном, - это личности. И я удивляюсь, как вы позволяете себе...
Исправник сконфуженно развел руками:
– Ну, вот... ну, вот... и - личности, и пошел! Эдак, батенька, слова с вами сказать невозможно. Господа! Рассудите, пожалуйста, чем я мог оскорбить Филиппа Филиппыча?
Косьма Васильич торопливо вмешался в разговор.
– Ты всякого можешь оскорбить, Сергей Сергеич, - шутливо сказал он, такие уж у
– Хе, хе, хе... руки за лопатки и марш без излишнего разговору, вымолвил Исай Исаич с тою же целью переменить предмет беседы.
– Именно - за лопатки, именно - без лишнего разговору, - повторил исправник, по привычке соглашаясь с тем, что казалось говорившему метким и остроумным, и с виноватым видом обратился к молодому человеку: - Нельзя-с, Филипп Филиппыч; живи не так, как хочется, а как судьба велит. А затем, смею доложить, всякое место можно облагородить.
– Он с достоинством тряхнул своими жгутами.
– Прежде взятки брали, а я уклоняюсь от этой мерзости; прежде дрались, а я же вот третий год исправником и, благодарю моего бога, ни разу рук не пачкал.
Я, батенька, понимаю молодежь... во многом сочувствую, да! Был и сам молод, и всякие там идеи... с благодарностью вспоминаю, батенька! Но вот третий год исправником и горжусь, что облагородил. Это, осмелюсь вам доложить, прогресс!
– Прогресс-то прогресс, - посмеиваясь и толкая под столом молодого человека, сказал Косьма Василович, - но ежели я, так сказать, распущу прокламацию насчет эдак социального переворота, ты ведь, пожалуй, не усумнишься в кутузку меня ввергнуть, а?
– Ну, уж нельзя, батенька, - служба! И рад бы, да не могу! Тут, брат, инструкция, циркуляры, строгости...
Тут именно ничего не поделаешь. Уж это извини. Скручу, ввергну, не посмотрю, что приятель. Я, батенька, присягу принимал.
– Вдруг Сергею Сергеичу представилось что-то смешное, он опять развеселился и захохотал: - Знаете Мастакова? Ведь дурак? Уважаю наших помещиков, но про него всегда скажу, что дурак. Смотрю, что это мой помощник на себя не похож?.. Эдакую таинственность напустил, шепчется с приставом второго стана, в уезд зачем-то отпросился - пропадал три дня. Что, говорю, батенька, волнуетесь? Ну, наконец признался. Мастаков, изволите ли видеть, с мужиками там не ладит, вообще дурак, недоволен эмансипацией. Ну, и какие-то там глупости... При народе... дерзкие слова... одним словом, вздор! Он, говорит, нигилист, непременно надо, говорит, у него выемку сделать.
Это у нас-то, в эдаком-то медвежьем углу нигилистов разыскал... ха, ха, ха! Ну, говорю, батенька, извините меня, но подите проспитесь - и, признаюсь, рассердился: если, говорю, вам угодно карьеру себе сделать, то это еще не причина ретрограда и дурака в государственного преступника превращать!
Все смеялись, один только молодой человек с прыщами . хранил на своем лице загадочное и пренебрежительное выражение. Анна Евдокимовна подумала, что ему скучно, и с своею притворно-любезной улыбкой спросила:
– Когда же вы
– Зоологию теперь прохожу. Кажется, в августе начну держать экзамены.
– Третий год уж слышу: кажется, в августе начну держать экзамены, прошептал исправник Косьме Васильичу и прыснул, закрываясь салфеткой. Молодой человек побагровел.
– Извините, Анна Евдокимовна, - сказал исправник, давясь от усилия сдержать смех, - поперхнулся сухарем.
– Ничего, Сергей Сергеич, запейте чаем, пройдет, - тонко и уж непритворно улыбаясь, ответила Анна Евдокимовна и еще с более преувеличенною внимательностью спросила: - Но с какими же пособиями... зоологию?
Молодой человек пожал плечами.
– Что ж поделаешь!.. Говорил папа выписать некоторые препараты, - не хочет. Приходится патриархальным способом - лягушек режу.
– Да? Но какие надо способности?
Молодой человек сделал вид, что это ему ничего не стоит.
– А я слышал: у лягушки, наподобие как у человека, невры есть, вмешался Исай Исаич, - тронешь ее, она и пошевелит неврой, тронешь - и шевельнет.
Все засмеялись.
– Ты слышал звон, да не знаешь, где он, - покровительственно сказал Косьма Васильич.
– По лягушкам изучают, так сказать, рефлексы: профессор Сеченов обдумал.
– А шут их...
– сказал Исай, отмахиваясь рукою.
– Вот хочу Алешку своего за границу отправить. Пущай у немцев ума набирается.
– А что ж гимназия?
– спросила Анна Евдокимовна.
– Ну уж нет, сударыня, - вдруг рассердившись, скаЗал Исай Исаич, - я Алешку коверкать не намерен. Прошел четыре класса, - шабаш, будя! Помилуйте, скажите:
я - коммерческое лицо, фирма, поставляю сало в Лондон и вдруг должбн с комиссионерами вожжаться!.. Почему с комиссионерами? Потому родной сын на латынь да на греческий, а что нужно по торговому делу - ни в зуб. Нет, пущай к немцам едет.
Все с живейшим согласием побранили классицизм и поскорбели о том, что все-таки придется отдавать сыновей в классические гимназии. Особенно кипятился исправник.
– Некуда-с!
– кричал он.
– Единственная карьера, единственный путь для молодого человека!
– Хорошо вам с таким состоянием, Исай Исаич, - завистливо сказала Анна Евдокимовна.
– И, сударыня, какое же наше состояние! У вас, по крайности, вечность, неотъемлемое, в роды и роды, а мы нынче здесь, а завтра - где будет угодно его графскому сиятельству.
– Ха, ха, ха! Каков? Сиротой прикидывается!..
А сколько у тебя, у сироты, земли графской в аренде?
– воскликнул исправник, подмигивая слушателям.
– Хе, хе, хе!.. Да, признаться, побольше трех десятков тыщ.
– Не угодно ли!.. А бычков много ли отгуливаешь?
– Пять-шесть тыщ переводим в год.
– Не угодно ли!.. Ха, ха, ха... А овечек, сиротинушка, сколько "тыщ" переводите?
– Десятка три-четыре... Хе, хе, хе... Ну уж и насмешник вы, Сергей Сергеич!