Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Эртель Александр Иванович

– Чего молчать? Не стану молчать. Я за тебя из честной семьи шла. Я думала, ты путевый... А ты за жену заступиться не можешь. Какой ты мне, дьявол, муж?.. Старый кобель распоряжается, а вы рта не смеете разинуть...

Маленькие жеребцы! Сука невестушка в гости повадилась... ей все ничего, все ничего!.. Аль я слепа... аль я не вижу - Агафошка глаза себе прикрывает, будто не видит, - беззубый шут к Акульке подлаживается...

Андрон не спеша встал и ударил жену по уху. Свалился повойник, баба с причитаниями нагнулась подымать его,

другою рукой собирала растрепавшиеся косы. Андрон сел и смотрел на бабу равнодушным оком. Та оправилась и, всхлипывая, бормоча невнятные слова, принялась вновь перебирать холсты.

– Ты вот что, - сказал Андрон, - завтра на барский двор не ходи.

Баба так и выпрямилась и большими глазами посмотрела на мужа.

– Ты очумел?
– выговорила она.
– А батюшка-то?

– Зто уж не твое дело. Я сказал - и кончено. А там не твое дело!
– и, помолчав, добавил: - Завтра в волостную пойду, билет надо выправить.
– И еще помолчавши, сказал: - В казаки уйду, на заработки.

– Да ты во хмелю, Андрошка!

– Ишь не во хмелю, а ты слушай, что говорят. Чтоб прямо к авторнику были бы чистые портки, рубаха, онучи... да лепешек напеки пОболе. В середу, господи благослови, выходить надо.

– Ей-богу, ты натрескался! Да он те, батюшка свекор, такие казаки задаст - до новых веников не забудешь!

Аль не знаешь его ухватку?

– Не отпустит, скажешь?

– Ну, посмотрю на тебя - дурак ты, Андрон! Да какой же полоумный отпустит?

– А отчего, спросить у тебя?

– Оттого - отродясь не слыхано!
– Баба еще хотела прибавить, отчего не отпустит, но рассердилась.
– Тьфу, да оттого, что ты дурак!
– крикнула она.

– Поговори, поговори, может я тебе еще шлык-то сшибу, - и Андрон сделал вид, что приподымается. Тогда баба испугалась и опять захныкала:

– Чтой-то, господи .. аль я сиротинушкой на свет родилась!.. На кого ж ты меня покидаешь, Андрон Веденеич?.. Ведь Акулька-то меня поедом съест. Куда мне притулиться? Куда деться?.. Занесет тебя в дальнюю сторонушку воротишься ли, нет ли., ни я - вдова, ни я - Мужняя жена! Как мне будет жить-то без тебя, как мне горе-то горевать? И с мужем тошнехонько, а уж одна останусь - прямо топиться впору.

– Овдотья, - строго сказал Андрон, - ей-богу, изволочу как собаку! Замолчи!

Авдотья, подавляя охоту поголосить, опять наклонилась к сундуку.

– Ты слушай, коли в своем уме, - продолжал Андрон, - я с тобой не токмо лаяться - совет желаю держать. Я так порешил: идти на заработки. Гараська Арсюшкин идет, зять его из Тягулина - чать, знаешь Гаврилу, двое прокуровских, воровской один, тягулинских еще трое, окромя Гаврилы, артель человек десять. Поняла?

Заработки, одно слово, вот какие: подставишь подол - казак тебе полон подол серебра насыплет. Это уж верно.

Теперь что мы живем? Не то в батраках, не то в полону у родителя... А приду я с заработков - свои деньги, свой и разговор начнется.

–

Это хоть так, - сказала Авдотья и закрыла сундук, села, с оживленным и повеселевшим лицом стала слушать Андрона.

– А не отпустит - прямо отделяться. Нечего тут с ним груши околачивать.

– Ох, Андроша, непутевое ты задумал! Отделиться - это что говорить, это хорошо. С ними, чертями, жить - только надорвешься... А уж страшно что-то! Ну-кася в чем мать родила выгонит?

– Ну, это еще как старики, - и Андрон рассказал ей случай с Гаврюшкой.
– А иное дело наплевать. Прямо ты ступай с Игнаткой к родительнице. Лето проживешь, а я ворочусь - избу справим.

Авдотья задумалась: мысль о том, чтобы жить своим хозяйством, и ранее представлялась ей, но теперь соблазняла ее все более и более.

– Это хоть так, - роняла она по словечку, - я у мамушки сколько хочешь проживу... Брат Андрей до меня желанен... К чему дело доведись, пожалуй, и пеструю телку отдадут... Буду наниматься вязать, на жнитво, может на Графскую уйду, - все, глядишь, заработаю какую копейку, - и вдруг решительно закончила: - Ох, Андрон Веденеич, и опостылела мне жисть в батюшкином дому!

Авось, бог даст, справимся. Все равно - ты уйдешь, мне тут не жить... загают, запрягут в работу - доймут!

– Теперь пот какое дело, - сказал Андрон, - надо будет стариков попоить Гараська с отцом, знаю, и без РОДки потянет на нашу руку... Ну, батюшка тесть... Ну, ежели положить Нечаева Сидора - он за сестру, за Василису, здорово серчает на родителя. А тех беспременно надо попоить. У тебя есть деньги-то?

Авдотья потупилась.

– Какие же у меня деньги, Андрон Веденеич? Разве что за ярлыки?.. Ярлыков-то, гляди, целковых на шесть наберется, да вот когда по ним расчет? Да ты, никак, был ономнись навеселе, говорил, от продажного овса...

– Тсс!
– цыкнул на нее Андрон и боязливо посмотрел, нет ли кого около клети.
– Мало ли что во хмелю нахвастаешь! Ты вот что, девка, не сходить ли тебе ноне в контору, не попросить ли расчету по ярлыкам? Ну, скажешь, нужда, то да сё, авось разочтут. А то и такое еще дело: завозимся мы с родителем, нажалуется он управителю, гляди, и совсем пропадут твои ярлыки. Им ведь, чертям, это ничего не стоит.

– Я схожу... Я, пожалуй, схожу, Андрон Веденеич.

Только я вперед тебе говорю: напраслину не возводи.

Я тебе чем хошь поклянусь... Лопни мои глаза... разрази мне утробу... чтоб мне ни дна ни покрышки не было, ежели я пред тобой виновата. Чья душа чесноку не ела, та не воняет, Андрон Веденеич.

– Ну, да ладно, ладно. Смерть я не люблю, как ты почнешь языком петли закидывать!

Заскрипели ворота, пришел младший брат Никита (еще холостой), пригнал телят.

– Невестка, Авдотья!.. А, невестка!
– закричал он.
– Иди телят поить! и подошел к клети.
– Аль приехал, - сказал он Андрону, - косы купил? Ну-кась, покажи.