Гарики из Атлантиды. Пожилые записки

Губерман Игорь Миронович

* * *

Россия — это некий темный текст, он темностью надменно дорожит, и зря его, смотря из разных мест, пытается постичь различный жид.

* * *

За животной человеческой породой непрестанно и повсюду нужен глаз, лишь насилие над собственной природой кое-как очеловечивает нас.

* * *

В остывшей боли — странная отрада впоследствии является вдруг нам: полны

тоски отпущенники ада, и радость их — с печалью пополам.

* * *

Синий сумрак. Пустынная будка. Но звонить никому неохота. И душа так замызгана, будто начитался стихов идиота.

* * *

С того мы и летим, не озираясь, что нету возвращения назад; лишь теплятся, чадя и разгораясь, отчаянье, надежда и азарт.

* * *

Печалясь в сезоны ненастья и радуясь дню после ночи, мы щиплем подножное счастье, не слишком тоскуя о прочем.

* * *

Творец устроил хитро, чтоб народ несведущим был вынужден рождаться: судьбу свою предвидя наперед, зародыш предпочел бы рассосаться.

* * *

Оборвав прозябанье убогое и покоя зыбучий разврат, сам себя я послал бы на многое, но посланец, увы, трусоват.

* * *

Когда не корчимся в рыдании, мы все участвуем в кишении — то в озаренном созидании, то в озверелом разрушении.

* * *

Отжив земное время на две трети, учась у всех, не веря никому, я рано обнаружил и заметил недружественность опыта уму.

* * *

Среди бесчисленного сада повадок, жестов, языков многозначительность — услада высоколобых мудаков.

* * *

Смущай меня, смятенья маета, сжигай меня, глухое беспокойство, покуда не скатился до скота и в скотское не впал самодовольство.

* * *

Забавно мне: друзьями и соседями упрямо, разностильно и похоже творится ежедневная трагедия, где жертва и палач — одно и то же.

* * *

Увы, когда от вечного огня приспичит закурить какой из дам — надеяться не стоит на меня, но друга телефон я мигом дам.

* * *

Я влачу стандартнейшую участь, коя мне мила и необидна, а моя божественная сущность лишь моей собаке очевидна.

* * *

В кишеньи брезгуя погрязть, души своей ценя мерцание, отверг я действие и страсть, избрав покой и созерцание.

* * *

Вполне собою лишь в постели мы смеем быть, от века прячась, и потому на самом деле постель — критерий наших качеств.

* * *

Тьмы совершенной в мире нет: в любом затменьи преходящем во тьме видней и ярче свет глазам души, во тьму глядящим.

* * *

Все творческие шумные союзы основаны на трезвой и неглупой надежде изнасилованья Музы со средствами негодными, но группой.

* * *

Вконец устав от резвых граций, слегка печалясь о былом, теперь учусь я наслаждаться погодой, стулом и столом.

* * *

Нам жены учиняют годовщины, устраивая пиршество народное, и, грузные усталые мужчины, мы пьем за наше счастье безысходное.

* * *

Когда родник уже иссяк и слышно гулкое молчание, пусты потуги так и сяк возобновить его журчание.

* * *

И жить легко, и легче умирать тому, кто ощущает за собой высокую готовность проиграть игру свою в момент ее любой.

* * *

Пылким озарением измучен, ты хрипишь и стонешь над листом — да, поэты часто пишут лучше, чем когда читаешь их потом.

* * *

Не осуждай меня, Всевышний, Тебе навряд ли сверху внятно, как по душе от рюмки лишней тепло струится благодатно.

* * *

Жил бы да жил, не тужа ни о чем, портит пустяк мой покой: деньги ко мне притекают ручьем, а утекают — рекой.

* * *

Любую стадную коммуну вершит естественный финал: трибун восходит на трибуну, провозглашая трибунал.

* * *

Не зря мои старанья так упорны: стишки мои похожи, что не странно, законченным изяществом их формы — на катышки козла или барана.

* * *

Вот чудо: из гибельной мглы бежишь от позора и муки, а в сердце осколок иглы вонзается болью разлуки.

* * *

Ни в чем и ни в ком не уверен, сбивается смертный в гурты, колебля меж Богом и зверем повадки свои и черты.