Гарольд, последний король Англосаксонский (Завоевание Англии) (др. перевод)
Шрифт:
– Гм! Дай Бог, чтобы тебе лучше моего жилось в этой безбожной стране! – заметил хозяин.
– Ты, может быть, еще помнишь, что Ланфранк заинтересовался моей судьбой; а он стал очень влиятельным лицом у герцога Вильгельма, когда выхлопотал ему у папы разрешение на брак. И герцогу, и Ланфранку вздумалось представить нашему дворянству пример учености, и потому-то они обратили особенное внимание на твоего покорнейшего слугу, который обладает небольшим запасом знаний. Ну-с, с тех пор счастье начало улыбаться мне; я теперь обладаю прекрасным имением на берегах Сены, еще совершенно свободным от долгов. Кроме того, я построил церковь и отправил на тот свет около сотни бретонских разбойников. Понятное дело, что я вошел в большую милость герцога. Случилось, что один из моих родственников Гуго де-Маньявиль, рубака и лихой наездник, убил нечаянно в ссоре своего родного брата; терзаемый раскаянием, он отдал свои земли Одо Байескому, а сам отправился в дальние страны. На обратном пути с ним стряслось несчастье: он попал в плен к одному мусульманину, влюбил в себя одну из жен своего господина и избежал смерти только потому, что поджег свою тюрьму и вырвался на волю. После этого ему, наконец, удалось благополучно вернуться в Руан, где и владеет теперь прежними своими землями, полученными от Одо. Проходя на обратном пути через Францию, случилось ему подружиться с другим пилигримом, который тоже возвращался из дальних странствий, но не имел счастья освободить свою душу от бремени греха. Несчастный пилигрим, изнывая от горя, лежал при смерти в шалаше какого-то отшельника, у которого Гуго искал пристанища. Узнав, что Гуго идет в Нормандию, умирающий открыл ему, что он Свейн, старший сын покойного Годвина и отец того Хакона, который находится еще заложником у нашего герцога. Он умолял Гуго просить герцога о немедленном освобождении Хакона, как только позволит король Эдуард, и поручил де-Маньявилю переслать письмо к Гарольду, что Гуго и обещался исполнить. К счастью, в бедствиях, постигших моего родственника уже после того, ему удалось сохранить на груди свинцовый талисман, так как они не знали его цену. К нему Гуго прикрепил письмо и таким образом принес его, хотя и несколько попорченным, в Руан. Гуго, зная благосклонность ко мне нашего герцога и не желая явиться к Вильгельму, который очень строг к братоубийцам, поручил мне передать его послание и просить позволения переслать в Англию письмо.
– Долга однако ж твоя повесть, – заметил Гильом.
– Потерпи немного, отец, она сейчас кончится... Это было для меня кстати. Следует тебе заметить, что герцога Нормандского давно уже тревожили английские дела; из тайных донесений лондонского правителя видно, что привязанность Эдуарда Исповедника к Вильгельму очень охладела, в особенности с тех пор, как у герцога появились дети, потому что, как тебе известно, Вильгельм и Эдуард оба дали в молодости обет девственности, но первый выхлопотал себе избавление от этого обета, второй же свято сохранял его. Незадолго до возвращения Гуго до герцога дошла весть, что король Английский признал своего родственника, Этелинга, законным наследником. Огорченный и встревоженный этим, герцог выразился в моем присутствии следующим образом: «Я был бы очень рад, если бы в числе моих придворных находились люди с умной головой и преданным мне сердцем, которым я мог бы доверить свои интересы в Англии и послать под каким-нибудь предлогом к Гарольду». Обдумав эти слова, я взял письмо Свейна и пошел с ним к Ланфранку, которому я сказал: «Отец и благодетель! Ты знаешь, что я один из всех нормандских рыцарей изучил саксонский язык. Если герцогу нужен посол к Гарольду, то я к его услугам, так как к тому же уже имею поручение к всемогущему английскому графу». Я рассказал Ланфранку всю историю, и он пошел передать ее и мое предложение герцогу. Тут пришла весь о смерти Этелинга, и Вильгельм стал веселее. Он призвал меня к себе, после чего я и поспешил со своим оруженосцем в Лондон. Там мне сообщили, что король переселился в Лондон, а Гарольд пошел с войском против Гриффита Валлийского. Так как у меня к королю не было никакого дела, то я присоединился к людям Гарольда, которым он приказал вооружиться и догнать его. В Глочестерском храме я услышал о тебе и заехал...
– Ах, если бы я тоже стал рыцарем, вместо того чтобы поступить в храм, – сказал Гильом, завистливо поглядывая на де-Гравиля. – Мы оба были бедны, но благородного происхождения, и нас ожидала одинаковая участь; теперь же я подобен раковине, приросшей к скале, а ты летаешь по своей воле.
– Ну, положим, наши уставы воспрещают отшельникам убивать ближнего, исключая разве случаи самосохранения; но зато эти уставы считаются слишком строгими, если их применяют на деле даже в Нормандии, и поэтому ты всегда можешь взяться за меч или секиру, если у тебя появится такое непреодолимое желание. Я так и думал, что ты помогаешь Гарольду рубить неспокойных валлонов.
– О, горе мне, горе мне! – воскликнул Гильом. – Несмотря на свое долгое пребывание в Лондоне и знание английского языка, ты все-таки очень мало знаешь здешние обычаи. Здесь священнослужителям нельзя участвовать в войне, и если б не было одного датчанина, который укрылся у меня, чтобы избежать лютой казни за воровство, если б, говорю, не он, то я давно разучился бы фехтовать, а мы с ним иногда упражняемся в этом благородном искусстве...
– Утешься, старый друг! – произнес де-Гравиль с участием. – Может, еще настанут лучшие времена... Перейдем однако к делу. Все, что я тут вижу и слышу, подтверждает слух, дошедший и до герцога Вильгельма, будто Гарольд стал самым важным лицом в Англии. Ведь это верно?
– Без всякого сомнения верно.
– Женат он или холост – вот вопрос, на который даже его собственные люди отвечают очень двусмысленно.
– Гм! Все здешние певцы поют о красоте его Эдит, с которой он обручен... А может, он находится с ней в более близких отношениях? Но во всяком случае он на ней не женат, потому что она приходится ему родственницей в пятом или шестом колене.
– Значит, не женат; это хорошо. А этот Альгар или Эльгар, как говорят, не находится с валлийцами?
– Да он опасно болен и лежит в Честере... Он получил несколько ран, вдобавок его грызет сильное горе. Корабли графа Гарольда разбили норвежские драккары в пух и прах, а саксы, присоединившиеся под предводительством Альгара к Гриффиту, тоже потерпели такое поражение, что немногие, оставшиеся в живых, бежали. Гриффит сам засел в своих ущельях и, конечно, скоро должен будет сдаться Гарольду, который, действительно, один из величайших воинов! Как только будет усмирен свирепый Гриффит, то примутся и за Альгара, и тогда Англия надолго успокоится, разве только наш герцог навяжет ей новые хлопоты!
– Из всего, сказанного тобою, я понимаю, что равного Гарольду нет в Англии... Даже Тости уступает ему.
– Где ж Тости быть равным ему! Он и держится в своем графстве только благодаря влиянию Гарольда. В последнее время он, впрочем, сделал, что мог, чтобы хоть вернуть уважение своих гордых нортумбрийцев, а любовь их он потерял безвозвратно. Он тоже довольно искусен в ведении войны, и немало помогает Гарольду... Да, Тости далеко не то, что Гарольд, которому мог бы быть равен один Гурт, если б только он был честолюбивее.
Совершенно удовлетворенный тем, что узнал от почтенного отца, де-Гравиль встал и начал прощаться с ним, но тот задержал его немного, спросив с хитрой улыбкой:
– Как ты думаешь, имеет наш Вильгельм какие-нибудь виды на Англию?
– Конечно, имеет, и, наверное, заветное его желание исполнится, если он только будет действовать поумнее... Лучше всего было бы, если б ему удалось расположить Гарольда на свою сторону.
– Это все прекрасно, но главное препятствие в том, что англичане чрезвычайно недолюбливают нормандцев и будут сопротивляться Вильгельму всеми силами.
– Верю, но война ограничится одним сражением, потому что у англичан нет ни крепостей, ни гор, которые позволили бы долго обороняться. Кроме того, из королевского рода останется только ребенок, которого, насколько я слышал, никто не считает наследником престола; прежнее надменное дворянство также перевелось, исчезло уважение к древним именам; воинственный пыл саксов почти убит подчинением священнослужителям, не храбрым и ученым, как наши, а трусливым и не развитым... Затем жажда к деньгам уничтожила всякое мужество; владычество датчан приучило народ к иноземным королям, и Вильгельму стоит дать только обещание, что он будет хранить древние законы и обычаи, чтобы стать так же твердо, как доблестный Кнут. Англодатчане могли бы его несколько потревожить, но мятеж даст предлог усеять всю страну крепостями и замками и обратить ее в лагерь... Любезный друг, авось еще придется нам поздравить друг друга: тебя как правителя какой-нибудь богатой английской области, а меня как барона обширных английских поместий.
– Пожалуй, ты прав, – произнес весело Гильом. – Когда настанет этот день, мне, по крайней мере, можно будет подраться за нашего благородного повелителя... Да, ты прав, – повторил он, указывая на развалившиеся стены кельи, – все здесь дряхло и сгнило; спасти государство может только Вильгельм или...
– Или кто?
– Граф Гарольд. Ты отправляешься к нему и потому скоро сам будешь иметь возможности судить о нем.
– Постараюсь судить осторожно, – ответил де-Гравиль. Сказав это, рыцарь обнял друга и снова отправился в путь.
ГЛАВА 4
Малье де-Гравиль был человек чрезвычайно ловкий и хитрый, как большая часть нормандцев. Но как он ни старался на пути из Лондона в Валлис выведать у Сексвульфа все подробности о Гарольде и его братьях, узнать все, что ему было нужно, он не в силах был справиться с упрямством и осторожностью сакса. Сексвульф во всем, что касалось Гарольда, имел чутье собаки. Он догадывался об опасности, хотя и не мог объяснить себе причины того, почему де-Гравиль что-то хочет прознать про графа. Его упрямое молчание или грубые ответы, как только речь касалась Гарольда, контрастировали с его откровенностью, когда беседа ограничивалась современными происшествиями или особенностями саксонских нравов.