Гарольд, последний король Англосаксонский (Завоевание Англии) (др. перевод)
Шрифт:
Это был последний семейный сбор, прощальное свидание короля англосаксов с дорогими и близкими его сердцу людьми. Гурт наклонил свою благородную голову к побледневшему лицу рыдающей жены; беспечный Леофвайн относился шутливо к слезам прелестной и молодой невесты, но в этих шутках слышалась скрытая грусть. Один только Гарольд поцеловал бесстрастно красивый лоб Альдиты; ему вошел в душу другой, нежный, печальный, привлекательный образ, перед ним проносились воспоминания прежнего, улетевшего счастья, невозвратной любви! В словах его звучало невольное презрение, когда он успокаивал Альдиту.
– Молю тебя, Гарольд, – воскликнула она, – не рисковать собою! Я ничто без тебя! И скажи мне по совести, не подвергнусь ли я какой-нибудь
Почти тут же до слуха короля долетел нежный голос молодой жены Гурта.
– Не думай обо мне! – говорила она. – Ты обязан заботиться о спасении Англии и, если бы даже ты... – язык ее отказывался досказать мысль, но она пересилила свою женскую слабость и продолжила ровным и решительным голосом: – Ну что же, я и тогда в полнейшей безопасности, я не переживу ни гибели мужа, ни гибели родины!
– Благородное существо! – сказал с чувством Гарольд, прижав нежно к груди молодую невестку. – Если бы в Англии было больше подобных женщин, об нее притупились бы все вражеские стрелы!
Растроганный король прошел немного дальше и преклонил колено перед плачущей матерью; она с глухим рыданием обвила его шею обеими руками.
– Гарольд, мой благородный, мой дорогой Гарольд! – говорила она, смотря в его прекрасные, спокойные глаза. – Ты вступаешь в страшный и решительный бой... Отвечай мне по совести: не сорвался ли с уст моих, помимо моей воли, какой-нибудь упрек в смерти бедного Тости? Изменила ли я слову, данному мной покойному Годвину, считать все твои действия непогрешимо правильными? Но ты идешь теперь на грозного врага... Ты уводишь с собой всех моих сыновей... О! Гарольд! Пощади материнское сердце, пусть хоть один из вас закроет мне глаза!
– Мать, моя уважаемая и дорогая мать! – ответил с чувством взволнованный король. – Нет, ты не упрекала меня в гибели Тости, не мешала мне! Не ропщи и теперь за то, что я иду и увожу других, тебе остается печальная отрада молиться за трех любимых сыновей и, если им суждено пасть в неравной борьбе, блаженное сознание, что они пали с честью за свободу и родину!
Королева Эдит, стоявшая поодаль, дрожащая и бледная, не могла пересилить ощущений, давивших ее грудь: она бессознательно преклонила колени у ног плачущей Гюды, потом бросилась, рыдая, в объятия Гарольда.
– Брат! – воскликнула она с пылкостью. – Когда мой повелитель возложил на меня королевский венец, но не отдал мне сердца, я решила отречься от всех земных привязанностей! Ищи в этом разгадку моего отчуждения от всей семьи, холодности, которую я всегда проявляла при свиданиях с тобой. Но опасность, которой ты теперь подвергаешься, борьба против того, кому ты клялся в верности, сломили мои силы! Прости меня, Гарольд! Я вполне понимаю, что долг повелевает тебе поступить таким образом, но... я молю тебя: возвратись к нам, Гарольд, возвратись, мой любимый, мой благородный брат, принесший, как и я, свое земное счастье в жертву отечества, дай нам опять увидеть твое светлое, милое, дорогое лицо, и я не стану больше скрывать мою привязанность под маской равнодушия, не свойственного любящей и пламенной душе.
Речь Эдит дала выход сдержанным и скрытым чувствам, усиливавшим тяжесть минуты расставанья, в комнате стали слышны горькие рыдания, Гурт прижал крепче к сердцу любимую жену, и его благородное, прекрасное лицо стало белее мрамора; веселый Леофвайн целовал с любовью руки своей невесты и плакал, как ребенок. Минуты через две вся маленькая группа, не исключая даже равнодушной Альдиты, подошла под влиянием безотчетного чувства к креслу рыдающей Гюды и пала к ногам короля англосаксов.
ГЛАВА 3
Ночь уже наступила, и луна озаряла своим бледным сиянием большой Вельтемский храм и фигуру Эдит, стоявшей на коленях у подножия жертвенника и возносившей к небу горячие молитвы за счастье Гарольда.
Она жила в скромном, уединенном домике, прилегающем к храму, но свято держала слово, данное Хильде, не начинать пострига до дня рождения Гарольда.
Эдит уже не верила предсказаниям: они перевернули ее жизнь, разбили ее молодость. Одиночество повлияло на нее благотворно, и она начала смиряться с судьбой. Весть о прибытии герцога успела долететь до нее, и любовь к королю, желание отвести грозящую опасность силой своих молитв, привели ее в храм. Через некоторое время ей вдруг послышались шаги и голоса: дверь с шумом отворилась, и Гарольд вошел в храм с Осгудом и Альредом; свет пылающих факелов освещал его бледное и грустное лицо. Девушка подавила крик испуга и радости и проскользнула в тесный и темный уголок. Ни король, ни придворные не могли заподозрить ее присутствия в храме, мысли их были заняты совершенно другим. Началось пение молитв, но король не успел еще встать на колени, как тяжелый кирпич, сорвавшийся с карниза, пролетел на вершок от его головы и ударился с шумом о каменные плиты. Нет слов для описания суеверного ужаса, который охватил присутствующих; одна только Эдит не заметила происшествия, которое все другие сочли за предзнаменование, а король не нуждался ни в каких предвестиях: он знал, что идет к роковому исходу из-за той страшной тоски, которую не могли побороть все усилия и разума, и воли.
Долго и неподвижно стоял он на коленях, и когда он поднялся, Эдит тихо прокралась к небольшой двери и, выбежав из храма, поспешила домой.
Два раза уж присутствовала она, невидимая, при молитве его. Она видела его молящимся в часы счастья и величия, в сияющем венце, и видела теперь, в час скорби и страданий. Тогда она гордилась его счастьем и славой, а теперь она с радостью взвалила бы на себя всю тяжесть его скорби.
Храм вскоре опустел, люди медленно возвращались в жилища. Один только из них свернул неожиданно в сторону, к дому Эдит. Раздался легкий стук в дубовые ворота, и вслед за этим – лай сторожевой собаки; Эдит невольно вздрогнула. К дверям ее комнаты приближались шаги, в комнату вошла женщина, приглашая Эдит пойти за нею вниз для того, чтобы проститься с ее родственником, английским королем.
Гарольд ждал ее, стоя в комнате; одна только свеча горела на столе. Женщина по знаку короля удалилась из комнаты, и молодые люди, так горячо и нежно любившие друг друга, остались одни, бледные, будто статуи, посреди полумрака.
– Эдит, – заговорил с усилием король, – я пришел не за тем, чтоб смутить твой покой и напомнить тебе о невозвратном прошлом! Давно я по обычаю предков наколол на груди твое милое имя, но теперь рядом с ним стоит уже другое! Все кончилось и минуло, но я не захотел вступить в кровавый бой, решающий вопрос жизни и смерти, не повидавшись с тобой, светлый ангел-хранитель моих прошедших дней! Я не стану просить у тебя прощения за несчастье, которым я затмил твою бедную молодость, за страдания, которым я отплатил тебе за твою бескорыстную и святую любовь! Одна ты в целом мире знаешь душу Гарольда и способна понять, что вся его вина заключалась в рабском повиновении долгу.
Его голос прервался от сильного волнения, и король англосаксов преклонил свою гордую, венценосную голову к ногам молодой девушки.
– Ты совершенно прав! – ответила она. – Слова – пустые звуки, и я не обвиняю тебя за испытания, которые сгубили мою молодость и разбили мою душу! В этой душе осталось еще настолько силы, чтобы благословить тебя за счастье и за горе, за светлые минуты и за жгучие слезы нашей долгой взаимной, беспредельной любви! Я обязана этой силой только тебе, Гарольд! Если благословения моей несокрушимой, неизменной любви способно повлиять на успех твой в борьбе, прими его, Гарольд!