Гарри Поттер и Орден Феникса (народный перевод)
Шрифт:
Это было невыносимо, он не будет думать об этом, он не мог выдержать это, он не хотел чувствовать или анализировать эту ужасную пустоту внутри него, темную пропасть на месте Сириуса, где исчез Сириус; он не хотел оставаться наедине с этим большим, тихим местом, он не мог это выдержать…
Картина позади него издала особенно громкий хрюкающий храп, и холодный голос сказал, — " A, Гарри Поттер…".
Финеас Нигеллус протяжно зевнул и потянулся, устремив на Гарри взгляд проницательных, узких глаз.
— Каким
Подразумевается, что этот кабинет закрыт для любого, кроме законного директора школы. Или сам Дамблдор прислал тебя сюда? О, не говори мне… он сделал еще один протяжный зевок. — Опять сообщение для моего никчемного праправнука?
Гарри не мог объяснить. Финеас Нигеллус не знал, что Сириус мертв, а Гарри не мог сообщить ему об этом. Сказать об этом вслух означало сделать это окончательным, свершившимся, невосполнимым.
Еще несколько портретов зашевелились. Охваченный ужасом при мысли, что его будут расспрашивать, Гарри пересек комнату и дернул за дверную ручку. Она не повернулась. Он был заперт внутри.
— Я надеюсь, это означает, — сказал тучный, красноносый колдун, висевший на стене позади директорского стола, — что Дамблдор скоро к нам вернется?
Гарри обернулся. Колдун рассматривал его с большим интересом. Гарри кивнул. Он снова дернул за дверную ручку, за своей спиной, но она осталось неподвижной.
— О, хорошо, — сказал волшебник. Без него было очень тоскливо, правда, очень тоскливо.
Он сидел на похожем на трон стуле, на котором он был нарисован и приветливо улыбался Гарри.
— Дамблдор, очень высоко вас ценит, уверен вы об этом знаете — сказал он успокаивающе, — О, да, он вас очень уважает.
Ощущение вины, которое заполняло всю грудную клетку Гарри, корчилось и извивалось теперь подобно чудовищному, тяжкому паразиту. Гарри не мог больше терпеть это, он не мог больше быть собой, он никогда не ощущал себя заточенным внутри своей собственной головы и тела, никогда ему так страстно не хотелось быть кем-нибудь другим…
Пустой камин взорвался изумрудно зеленым пламенем, Гарри отскочил подальше от двери, уставившись на человека, вращающегося за решеткой. Поскольку из пламени появилась высокая фигура Дамблдора, колдуны и ведьмы на стенах вокруг активно зашевелились, многие из них издавали приветственные крики.
— Спасибо — мягко произнес Дамблдор.
Он не смотрел на Гарри, вместо этого он направился к насесту около двери, вынул из внутреннего кармана своей мантии крошечного, уродливого, неоперенного Фокса, и бережно поместил в поднос мягкого пепла под золотым насестом, где обычно сидел полностью выросший Фукс.
— Ну, Гарри, — сказал Дамблдор, отворачиваясь наконец от птенца, — ты будешь рад услышать что ни один из твоих друзей-учеников не пострадал серьезно от повреждений, полученных
Гарри попробовал сказать «Хорошо», но не раздалось ни звука. Ему казалось, что Дамблдор напоминает ему о том сколько ущерба он причинил, и хотя Дамблдор на этот раз смотрел прямо на него, и взгляд у него был скорее доброжелательный, чем обличительный, Гарри не мог встретиться с ним глазами.
Мадам Помфри занимается всеми. сказал Дамблдор. Нимфадоре Toнкс, судя по всему, придется провести какое-то время в Св. Мунго, но она полностью поправиться.
Гарри удовлетворился тем, что кивнул ковру, который стал светлее, поскольку небо снаружи побледнело. Он был уверен, что все портреты в комнате слушали, ловя каждое слово Дамблдора, задаваясь вопросом, где Дамблдор и Гарри были, и откуда взялись повреждения.
— Я знаю, как ты себя чувствуешь, Гарри — сказал Дамблдор очень спокойно.
— Нет, не знаете — сказал Гарри, и его голос прозвучал неожиданно громко и твердо: раскаленный добела гнев бушевал внутри него; Дамблдор понятия не имел о его чувствах.
— Видите, Дамблдор? — хитро произнес Финеас Нигеллус. Никогда не пытайтесь понять учеников. Они это ненавидят. Им гораздо больше нравиться быть трагически непонятыми, упиваться жалостью к себе, вариться в собственной…
— Достаточно, Финеас — сказал Дамблдор. Гарри решительно повернулся спиной к Дамблдору и посмотрел в окно. Вдалеке виднелся квиддичный стадион. Сириус появился там однажды в образе лохматого черного пса, так он мог наблюдать за тем, как Гарри играл; он, наверное, пришел, чтобы посмотреть, был ли Гарри столь же хорош как Джеймс… Гарри так никогда и не спросил его…
— Нет никакого стыда в том, что ты чувствуешь, Гарри, сказал голос Дамблдора. — Напротив, то, что можешь чувствовать такую боль — это твоя самая большая сила.
Гарри почувствовал, что раскаленный добела гнев, кипевший в ужасной пустоте, лизнул его нутро, заполняя его желанием оскорбить Дамблдора за его спокойствие и пустые слова.
— Моя самая большая сила, не так ли? — сказал Гарри срывающимся голосом, глядя на квиддичный стадион, но больше не видя его. — Вы понятия не имеете, вы не знаете…
— Чего я не знаю? — спокойно спросил Дамблдор.
Это было уже слишком. Гарри повернулся, дрожа от гнева. — Я не хочу говорить о том, что я чувствую, понятно?
— Гарри, то, что ты так страдаешь, доказывает, что ты — все еще человек! Эта боль — часть человеческого бытия.
— ТОГДА — Я - НЕ — ХОЧУ — БЫТЬ — ЧЕЛОВЕКОМ! — заорал Гарри, и, схватив хрупкий серебряный прибор с тонконогого стола рядом с собой, швырнул его через всю комнату, тот рассыпался о стену на сотню крошечных осколков. Несколько из картин издали гневные и испуганные крики, а портрет Армандо Диппета сказал "Вот как?!