Гас
Шрифт:
– Может.
– Ничего, что я тут. И слышу вас, – тыча в себя пальцем, восклицает Пакс. Это напоминание, что если она не обижена, то он – «да».
– Ну что ж, чувак, тогда постарайся не убить меня. Или не угробить машину.
С этими словами я показываю на автомобиль, припаркованный рядом с приобретением Нетерпюхи. Ему пятнадцать лет, и он проехал чертову кучу миль, но все еще в хорошем состоянии. Теперь он принадлежит Паксу. Я купил его вчера.
– Он твой. Назовем это подарком на день рождения, которое будет завтра.
Пакс выглядит ошеломленным.
Нетерпюха
Эти мгновения бесценны.
Мне нравится делать людям приятные вещи. И это не обязательно должен быть широкий жест, потому что, давайте посмотрим правде в глаза, машина – все-таки немного слишком. Просто что-то милое. Это напоминает о том, что мы все являемся участниками игры под названием жизнь. Все возвращается на круги своя… ты даешь… ты получаешь.
Я дал.
А теперь, глядя на них, получаю обратно в десять раз больше – их радость и счастье.
Наступает черед Пакса обнимать меня.
А потом Нетерпюха сжимает в объятиях нас обоих.
Мы стоим и практически поем гребаную «Кумбайя [17]».
Я сажусь рядом с Паксом, пристегиваюсь и мы едем домой.
Скаут была абсолютно права. Паксу не помешает подучиться сигналить, перестраиваться, останавливаться, да и просто вести машину по прямой. Я не религиозен, но за время поездки помолился раз двадцать.
Когда Пакс заходит в дом, мы с Нетерпюхой остаемся на улице.
– Ты права. Он ужасен. У него вообще нет представления о дистанции. Чувак сидит на хвосте у впереди едущей машины так, как будто она его буксирует. Я, наверное, стер на хрен, воображаемую педаль тормоза на пассажирском сиденье.
– Я же говорила, – ухмыляется она.
– Нужно пожевать жвачку. У меня расшатаны нервы.
Среда, 20 декабря (Скаут)
– Они даже не позвонили, Скаут. Сегодня мой день рождения, а они не смогли взять в руки чертову трубку. – В его голосе слышится такая досада, как будто он дрейфует в море разочарования.
Я согласно киваю головой, пытаясь решить, стоит ли ему сейчас рассказывать о матери.
Но он снова начинает говорить, сбивая меня с мыслей.
– Хотя, тут нечему удивляться. Уверен, мама опять пьяна, а отец занят.
Именно в этот момент я и принимаю решение.
– Пакстон, Джейн сейчас в реабилитационном центре.
Он сидит на кровати практически спиной ко мне, но услышав эти слова, начинает поворачиваться. Его движения очень медленные, как будто Пакстон пытается осознать, правильно ли расслышал меня. Он недоуменно сводит брови, но в глазах проблескивает надежда – выражение, которое находится в противоречии с самим собой. Как будто ему только что вручили давно желанный подарок, но если «дернуть за чеку», то он запросто взлетит на воздух.
– В реабилитационном центре?
– Да. Она попросила принять ее туда около двух месяцев назад. Как я поняла, Джейн не может вступать в контакт ни с кем за пределами клиники, пока не закончит программу. Ей осталось еще две-три недели. – Как же мне не хочется рассказывать об этом Пакстону. Он ведь упадет духом, если она не закончит лечение. Мой папа – алкоголик со стажем; поэтому я знаю, каково это оказаться на его месте. Лично я никогда не позволяла себе надеяться.
Он опускает глаза, а потом поднимает, но в них уже нет надежды.
– В ней недостаточно силы воли. Она никогда этого не сделает, – качая головой, произносит Пакстон.
У меня сжимается сердце.
– Иногда вопрос не в силе воли, Пакстон. Алкоголизм – это болезнь.
– Только не начинай, Скаут. Я знаю, что ты тоже жила с этим, но она предпочитает просыпаться каждый день и пить. Она предпочитает это мне. Каждый гребаный день. – Он делает глубокий вдох. Такое ощущение, что чувство радости, которое преследовало его последние несколько недель, утекает прямо на моих глазах.
Я знаю, каково ему сейчас. Алкоголизм моего отца – вот почему я не жила с ним с одиннадцати лет. Именно по этой причине дядя Джим решил, что будет лучше, если я перееду к нему и Джейн. Вот что я могу сказать об алкоголизме. Он бывает разным.
Если Джейн использует спиртное, чтобы заглушить чувство неполноценности и депрессию, то мой отец был любителем вечеринок. Он использовал эту болезнь, чтобы стать тем, кем хотел. Таким, каким его хотели видеть другие люди. Но проблема в том, что и трезвым папа начал забывать, кто он есть на самом деле и просто вел как пьяная версия самого себя. Когда это произошло, я больше никогда не видела «настоящего» отца. Его не было. Пьяный папа продолжал жить жизнью и желаниями других людей и перестал быть родителем. Но это совсем не значит, что он совершенно забыл обо мне. Мы все еще общаемся с ним где-то раз в год. Любит ли он меня? Конечно. Показывает ли он это? Нет. Но такова жизнь. И я это приняла.
А Пакстон нет. Я не говорю, что он должен. Ему всего восемнадцать. Депрессия Джейн связывает ее по рукам и ногам. Добавить к этому алкоголь и как результат мы имеем чувство обиды у Пакстона.
Его глаза наполняются слезами. Ненавижу эту часть. Меня убивает его плач. Я слишком часто это видела. У Пакстона очень доброе сердце и наблюдать за тем, как оно постоянно разбивается невероятно тяжело.
– Иди сюда, – тихо говорю я.
Я сижу на кровати, опираясь о спинку. Он подползает и, к тому моменту как обнимает меня руками, уже рыдает. Я держу его, давая выплакаться, и молюсь Богу, чтобы Джейн помогла себе, и мне больше не пришлось видеть, как плачет этот милый мальчик.
Когда он успокаивается и уже просто прижимается щекой к моему плечу, я спрашиваю:
– Тебе понравился день рождения? Я имею в виду до всего этого? – Ему нужно сосредоточиться на чем-то позитивном.
Пакстон шмыгает носом пару раз, а потом отвечает:
– Не знаю. Капкейки были очень хороши. – Он слегка приподнимает голову, чтобы посмотреть на меня и быстро извиняется: «Без обид, Скаут, ты делаешь отличные торты.
– Соглашусь, капкейки Одри были куда вкуснее, чем мой торт.