Гатчинский бес
Шрифт:
Ладно, к делу. Важно с чего-то начать. И начать надо с логических размышлений. Без логики в любом расследовании никуда, это Сергей, прочитавший кучу детективных романов, знал точно. Хоть сержант Кафф из «Лунного камня» англичанина Коллинза, хоть бравый Лекок из книг француза Габорио, хоть сыщик-любитель Дюпен из рассказов американца По – каждый умел строить умозаключения, которые вели к раскрытию очередной кровавой загадки.
А вот он, Белозеров, не умеет, надо это признать. Военная служба, при всех бесспорных достоинствах, приучает скорее к исполнению чужих распоряжений, нежели к полету собственной мысли. Однако человек далеко не глупый, Сергей мыслить
Итак…
Императора охраняют сотни солдат. А внезапное, необъяснимое безумие разбило только двоих. Причем все солдаты живут в одинаковых условиях: служба по уставу, казарма, построения на плацу, чистка оружия, стояние в карауле и так далее. Спрашивается: чем эти двое, Мордвинов и Семенцов, отличаются от всех прочих? Именно отличаются? Ведь если внешние условия у всех одни и те же, причину сумасшествия надо искать в самих безумцах.
Состояние здоровья здесь, вероятнее всего, не при чем. Болотин упомянул, что незадолго до беды оба солдата прошли очередной медосмотр в местном госпитале (надо полагать, в том самом, с облупившимся фасадом). Врачи, натурально, сущие коновалы, и все-таки, заметив что-то необычное, уж отреагировали бы. К тому же бывший поручик был наслышан, как тщательно отбирают личный состав императорских частей. И здоровьем, и статью, и рассудком новобранцы должны отвечать самым высоким требованиям… Нет, медицинскую версию можно отбросить, по крайней мере пока. А какая взамен?
Предположим, с Мордвиновым и Семенцовым что-то случилось. Хотя почему «предположим»? Непременно случилось нечто, давшее толчок безумию. Не может человек рехнуться на ровном месте… Где и когда? Ясно, что не в казарме – тут все на виду, любое происшествие заметили бы. Может быть, в увольнении? Допустим, гуляет Мордвинов по городу с увольнительной запиской в кармане, жует себе яблоко или там пирожок с капустой и вдруг видит что-то невероятно страшное, просто ужасное. Ну, к примеру, привидение. Или дикого зверя, намеренного полакомиться ефрейторским телом. Или еще что-нибудь кошмарное…
С кофейной чашкой в руке Сергей подошел к открытому окну и раздраженно выглянул в сад. У него было ощущение, что он тычет пальцем в небо. Чушь несусветная, а не версия. Откуда на тихих гатчинских улицах взяться привидению, дикому зверю или какой-то иной страсти-мордасти? Опять же: случись такое (невероятное!), Мордвинов там же и кукарекнулся бы, не дожидаясь возвращения в казарму и отхода ко сну. И уж менее всего стал бы взывать к государю…
Стоп.
Яблоко. Или пирожок с капустой.
От внезапной догадки Сергея бросило в жар. А если предположить, что Мордвинова (а спустя несколько дней и Семенцова) некто угостил чем-то съестным, в которое намешал сводящее с ума снадобье? Или, скажем, предложил махорку с той же начинкой? Но такое могло случиться только на службе – в казарме, на плацу, в караульном помещении, в курилке. А коли так, то угощал кто-то из своих, – солдат, унтер или офицер. Кто же еще попадет на служебную территорию? Опять же из чужих рук угощение, как правило, не берут. Но если догадка верна, выходит, во взводе или в роте действует злоумышленник. Возможно, злоумышленники…
С недовязанным галстуком Сергей сел за стол, сжал голову руками и, ероша пшеничную шевелюру, невидящим взглядом уставился в окно. Ну, ничего себе, додумался… Хотя версия отравления выглядела гораздо правдоподобнее, чем призрак за углом или тигр в подворотне. Надобно обсудить ее с Болотиным. И, может
Деликатный стук в дверь прервал процесс дедуктирования.
– Войдите, – недовольно сказал Сергей, отвлекаясь от размышлений.
Вошла прислуга, которая накануне показывала ему флигель. Кажется, Авдотья Семеновна назвала ее Настенькой.
– Бабушка велела убрать посуду, – тихо сказала девушка.
«Бабушка»? Стало быть, не прислуга. Скорее бедная родственница, живущая в доме и помогающая по хозяйству. Какая-нибудь внучатая племянница или что-то в этом роде.
– Убирайте, – разрешил Сергей. – Сейчас только допью кофе…
Неожиданно он запнулся.
Как художник Белозеров хорошо знал, что один и тот же предмет может выглядеть совершенно по-разному. Это зависит от освещения, ракурса, порой настроения, с коим смотришь на вещь. И она, – вроде бы неказистая, – вдруг начинает играть красками, еще вчера незамеченными. С невольным удивлением спрашиваешь, где же были твои глаза?!
Давеча Сергей за разговорами да изучением флигеля не обратил на девушку никакого внимания. А она, оказывается, внимания была достойна, и даже очень.
Возможно, ее нельзя было назвать красавицей в полном смысле слова. Иной педант счел бы, что линия носа недостаточно совершенна, а шея чересчур длинна, и форма худеньких плеч пока далека от женственной округлости. Но большие карие глаза светились добротой и умом, нежный овал лица с хрупким подбородком просился на полотно живописца. Темные волосы, без затей собранные в пучок и отброшенные на спину, не скрывали маленьких розовых ушей, с любовью вылепленных Природой. Простое льняное платье светло-синего цвета выгодно облегало изящную фигурку. Настенька была прелестна, как бывает прелестна юность на пороге расцвета, и Сергей с трудом заставил себя отвести чересчур пристальный взгляд. Машинально выпятил грудь, мимолетно пожалев, что не в гусарском мундире теперь, а в пиджаке… Отставить! Пиджак-то висит на стуле, а он сам в расстегнутом жилете, по-домашнему, да еще недовязанный галстук на шее болтается. Конфуз…
– Прошу извинить, мадемуазель, за некоторую вольность в одежде, – сдавленно сказал Сергей, одной рукой застегивая жилет и другой сдирая пиджак со стула. – Не ожидал визита…
Настенька с улыбкой посмотрела на суетящегося жильца.
– Ничего, сударь («Сергей Васильевич», – торопливо подсказал Белозеров). У нас тут не Петербург, тут все попросту. Если вам дома удобнее в жилете, так и ходите в жилете, никакой обиды в том нет.
– Давайте я вам помогу, Настасья…
– Петровна. Да вы не беспокойтесь, я уж сама. – Она проворно собрала посуду на поднос и с интересом, снизу вверх, посмотрела на Белозерова. – А вы, Сергей Васильевич, художник?
Расправив плечи, Сергей скромно кивнул.
– Некоторым образом, да. Наслышан о красоте гатчинских мест и выбрался к вам на этюды. Буду рисовать парки, здания, людей… Хотите, вас нарисую?
Последние слова вырвались как-то сами собой, и Сергей невольно покраснел, однако девушка лишь улыбнулась.
– Спасибо, конечно, только что во мне интересного? Вы лучше бабушку нарисуйте. Ей уже пятьдесят два года, а ее ни разу никто не рисовал, – добавила она, доверительно понизив голос.
Сергей подумал, что замена неравноценная, и если Авдотья Семеновна прожила без собственного портрета полвека, то прекрасно обойдется без него и впредь. Однако вынужден был пообещать, что нарисует. С этой девушкой хотелось соглашаться во всем.