Гаухаршад
Шрифт:
Юзбаши Турыиш, задумавшись о судьбе дочери валиде, не отводил внимательного взора от своей подопечной. Ханбика пожелала прогуливаться по поляне одна, и няньки с прислужницами подчинились госпоже, остались у кибитки. Кто расстилал привезённый ковёр и выкладывал на него нарядные атласные подушечки на тот случай, если ханбика притомится и пожелает отдохнуть. Кто-то раскладывал содержимое корзин со снедью, расставлял кувшины с прохладными напитками. Гаухаршад, в отличие от своей матери, не любила кумыса, для неё на ханской кухне готовили обожаемые ею гранатовые шербеты.
Прислужницами
Гаухаршад отходила всё дальше и дальше. Её ярко расшитая чадра мелькала за цветущими кустами, которые поднимались от подножья к вершинам гор. Телохранители оцепили окрестности, но Турыиш обеспокоился, привстав на стременах, проследил глазами направление, по какому двигалась госпожа. Местность здесь была глухая, вдруг ненароком выскочит какой зверь или лихой человек притаится в зарослях. Решив, что лучше он выслушает выговор от юной ханбики, чем подвергнет доверенную его заботам девушку опасности, юзбаши направил коня по зацветавшему лугу. У кромки лужайки, там, где начинались заросли миндаля, Турыиш потерял её из виду. Казалось, только что головка девушки мелькала у высоких кустов орешника, а вот и нет её уже. Оторопев, он позвал негромко:
– Госпожа ханбика, где вы?
В зарослях на его вопрос насмешливо проверещала птаха, вспорхнула, наделав переполоха средь тонких ветвей, и метнулась в синь неба. Турыиш пришпорил коня, крикнул уже с тревогой в голосе:
– Госпожа!
А после уж, когда конь помчал его в гору, расслышал девичий смех. Он резко завернул скакуна, заплясавшего на месте. Конь с досадой закусил удила, словно удивлялся неразумности хозяина, посылавшего столь противоречивые приказы. А Турыиш, наконец, увидел госпожу: Гаухаршад устроилась на большом замшелом камне, выступавшем из почвы под кустами орешника. Она сидела, откинув сетку чадры и прикрыв лицо букетом едва распустившихся цветов. Поверх красных и белых бутонов с дерзкой насмешкой глядели её тёмно-карие глаза:
– Что же вы замолчали, уважаемый юзбаши, или внезапно лишились голоса, а может, я превратилась в малую птаху, какую вы ловили в тех кустах?
Она рассмеялась ещё громче, но стоило Турыишу спуститься на землю, как ханбика замолчала. Мужчина привязал коня к тонким, но прочным кустам орешника и повернулся к Гаухаршад. Девушка уже опустила сетку чадры на лицо и сидела тихо, смиренно перебирая лепестки весенних цветов, раскиданных на её коленях. Казалось, это не она вовсе так дерзко разговаривала со своим стражем мгновение назад, не она смеялась, бросая кокетливые взоры на мужчину.
– Госпожа, вам следует вернуться на поляну, – твёрдо произнёс Турыиш.
– Заче-ем? – она протянула слово с ленцой, повернула голову набок, как капризный ребёнок.
– Весной в горах бывает опасно, госпожа.
– Что же здесь опасного? Взгляните, какое синее небо, а как поют птицы, как цветут деревья. Здесь рай, мой алпаут. О, как освежает этот мир моё сердце, душа пьяна от вольного ветра.
Девушка говорила о красотах природы совсем не восторженным голосом, и не слышалось в её речах восхищения. Она словно иронизировала, повторяла слова юных дев, какие обычно сыпались с прелестных уст при виде цветущих полян и долин. А юзбаши за её иронией послышались и горечь, и безысходность. И он заговорил, отвечая не её словам, а тому состоянию души, в каком пребывала юная ханбика:
– Цветение самого прекрасного цветка порой одурманивает, а лучший из цветов, роскошный мак, лишает человека разума. Вам только кажется, госпожа, что здесь вы в раю, но это обман, даруемый нашей душе посредством наших глаз.
– Обман? – Гаухаршад вдруг поднялась с камня, так что цветы посыпались с её узорчатого подола на землю. – Обман! Какая правда слышится в ваших речах, юзбаши. Вся эта красота вокруг, это сияние дня – всё обман! И я живу в обмане, в мерзкой лжи, опутавшей меня, как паутина гадкого паука. Мне лгут все: мои слуги, моё зеркало и даже моя мать!
Она во внезапном порыве вдруг откинула чадру прочь. Турыиш невольно отступил назад, попытался спрятать свои глаза, но они, едва ли не впервые неподвластные его воле, устремились к страдающему лику девушки.
– И вы тоже считаете, что дочь божественной Нурсолтан должна быть наделена необыкновенной красотой?! – с болью в голосе выкрикнула она. – Так вот этот обман, о котором вы говорили, вот как Всевышний наказал меня, дав мне лицо плебейки!
Мужчина не смог скрыть своего недоумения:
– Кто внушил вам эти мысли, госпожа? Ваша красота не ослепляет, подобно драгоценному камню, не вводит в безумие, но вам дана красота, как всякой иной женщине. Взгляните на свои глаза, губы. – Турыиш вдруг смутился и отвернул загоревшийся взор. Но этого мгновения было достаточно, Гаухаршад уже увидела эту искру, блеснувшую в глазах мужчины, и потянулась к нему, как жаждущий путник тянется к прохладному источнику:
– Так в твоих глазах я красива? О, не отводи же своего взгляда, скажи мне, я красива?!
Её пальцы требовательно коснулись рукава мужчины, вынуждая его вновь взглянуть на неё, и от этого прикосновения тело Турыиша пронзил нервный озноб. Он с трудом сдерживал дрожь возбуждения, а его глаза скользили по юному овалу лица, по девичьему стану, который казался стройнее веток речной ивы.
– Вы очень красивы, госпожа моя, – едва вымолвил он.
Она отпрянула от него, схватила чадру, лежавшую на траве, и бросилась бежать к поляне. Гаухаршад убегала, а её счастливый смех звенел, пройдя сквозь ветви деревьев, он возносился к сияющему светилу.