Гауляйтер и еврейка
Шрифт:
— Вы хотите продать Амзель? — спросил пораженный Фабиан и засмеялся. — Но вы ведь знаете, что я не миллионер, — прибавил он.
Фале оставался серьезным.
— Меня к этому принуждают, дорогой друг, — совершенно спокойно сказал он.
Фабиан снова подивился его хладнокровию.
И нельзя было не дивиться старику, который в свои семьдесят лет с таким спокойствием и чувством собственного достоинства переносил преследования, угрозы, издевательства, конфискацию капитала и имущества. Конечно, нервы его сдали, но на первый взгляд никто бы этого не заметил. С ним случались приступы истерического плача, вызываемые не удручающими обстоятельствами и тяжкими жизненными ударами, а
Если он узнавал, что солдат, приехавший в отпуск, не находил своего дома, он начинал плакать и не сразу успокаивался, даже когда выяснялось, что жена и ребенок отпускника оказались у соседей в полном здравии. Прочитав, что тысячи гессенцев были некогда проданы своим правителем в солдаты, он расстроился до слез, хотя факт этот был ему известен уже много лет; он плакал при одной только мысли, что какая-то собака потеряла хозяина. Такая чувствительность была следствием болезни нервов. Фале знал это очень хорошо, но, несмотря на все старания, его здоровье не восстанавливалось.
В вечер, когда увезли Марион и Мамушку и он нашел дом пустым, с ним случился обморок. Хорошо еще, что сыскалась смелая женщина, жена огородника, которая стала ухаживать за Фале и вести его хозяйство.
Полная ясность мысли быстро вернулась к нему; он знал, что жизнь его идет к концу, и подчинился судьбе. Он жил только одной надеждой — снова свидеться с Марион, все остальное не имело для него значения и оставляло его равнодушным.
Вполне хладнокровно, лишь изредка сопровождая свои слова тихим презрительным смехом, Фале рассказал Фабиану о преследовании со стороны начальника местного отделения гестапо Шиллинга, который угрозами уже неоднократно вымогал у него то десять, то двадцать тысяч марок. В итоге он передал ему уже около восьмидесяти тысяч.
— А две недели назад этот господин Шиллинг снова пришел ко мне, — продолжал Фале. — «Я так почитаю вас, господин медицинский советник, — сказал он, — что даже не в состоянии это выразить. Если вы не пожалеете тридцати тысяч марок, то я поставлю вас в известность, когда вам необходимо будет скрыться». Но, поскольку у меня уже ничего не осталось, я смог дать ему только двое ценных часов. — Медицинский советник улыбнулся и продолжал: — А вчера господин Шиллинг явился опять и сказал: «Пора, собирайте ваши вещи, больше трех дней вам здесь нельзя оставаться, я уже не могу откладывать ваш арест. Я дам вам адрес в Берлине, это секретный отдел СС, там вы получите паспорт от Организации Тодта [16] и дальнейшие указания. Паспорт обойдется вам в три тысячи марок, продовольственные карточки стоят ежемесячно триста марок. Ваш счет закрыт, денег у вас больше нет, но для того, чтобы вы не нуждались, я хочу купить у вас Амзель, хотя и не знаю, на что мне эта обуза. Я предлагаю вам за него сто пятьдесят тысяч наличными. Но, конечно, я бы предпочел, чтоб вы нашли другого покупателя. У вас, наверно, есть друзья в городе. И учтите, что решать надо быстро, через три дня для вас все будет кончено».
16
Организация Тодта — фашистская строительная организация, основанная инженером Фрицем Тодтом (1891–1942), руководившим работами по строительству дорог, а также укреплений вдоль западной границы Германии и назначенным во время второй мировой войны министром вооружения.
Фабиан поднялся возмущенный, красный от гнева.
— Скажите, все это правда? — спросил он, подходя к Фале.
Фале рассмеялся, в первый раз за все время. Меж синих губ мелькнули два ряда мелких зубов.
— Конечно, это правда, — сказал он насмешливо. — Может быть, вы теперь поверите, что в нашей Третьей империи даже обман строго организован.
— Подождите минутку, — попросил Фабиан и стал в раздумье ходить по своему кабинету.
«Единственно правильным было бы, — думал он, — поехать к гауляйтеру и раскрыть ему все махинации Шиллинга. Такие элементы, как Шиллинг, подрывают репутацию партии, таких надо расстреливать. Но… — Тут он остановился. — Все это не так просто. Шиллинг, конечно, приказал следить за Фале, он знает, что медицинский советник у меня. Мой телефон, очевидно, тоже под наблюдением. Он прикажет арестовать нас обоих, меня и Фале, как только мы покинем ратушу. Тем самым я окажу плохую услугу Фале, а ведь сейчас самое главное — выручить его. Терпение, выход найдется. Сто пятьдесят тысяч марок за Амзель — цена смехотворная, одна мебель и ковры стоят много дороже. Терпение, еще немного терпения!»
Фале не сводил глаз с шагавшего взад и вперед Фабиана.
— Мне, конечно, очень бы хотелось, — заговорил он тихо и спокойно, стараясь не нарушать ход мыслей Фабиана, — чтобы имение попало в хорошие руки, чтобы кто-нибудь поручился за мою библиотеку. Сто пятьдесят тысяч, в конце концов, очень скромная цена за Амзель, а Марион найдет меня всюду, где бы я ни был.
Фабиан покачал головой. «Амзель и за миллион — это тоже почти подарок», — думал он. Поручительство за библиотеку он, конечно, легко может взять на себя, а набрать сто пятьдесят тысяч марок для него и подавно не представит труда.
Тут же он нашел выход, как помочь Фале, не совершив бесчестного поступка, то есть не использовав его тяжелого положения.
— Уважаемый господин медицинский советник, — сказал Фабиан, улыбаясь, — будьте совершенно спокойны, ваши друзья не оставят вас в беде. Я куплю Амзель и сегодня же вечером составлю купчую вместе с советником юстиции Швабахом. Завтра в одиннадцать утра вы можете получить деньги и во второй половине дня выехать из города. Я ставлю только одно условие: в любой момент вы можете выкупить Амзель за ту же цену.
Через несколько минут они вышли из кабинета. Фабиан проводил Фале через приемную до прихожей. Секретарша, стоявшая в приемной, раскрыла рот от удивления, увидя, что Фабиан провожает человека с еврейской звездой.
Вольфганг только что погасил свет в спальне, как до его слуха донесся легкий, трижды повторенный стук в окно. Он сел на кровати и прислушался. Снова стук, вернее царапанье, тихое, словно кто-то водит ногтем по стеклу. Вольфганг соскочил с кровати и подошел к окну.
— Кто там? — громко спросил он.
— Это я, Гляйхен, — прошептал голос снаружи. — Откройте окно, профессор.
— Как? — удивленно воскликнул Вольфганг и засмеялся. — Идите же к дверям, Гляйхен.
— Слишком светло от луны, откройте окно и не зажигайте света. У меня на то есть свои причины, — ответил Гляйхен.
Вольфганг открыл окно, и на подоконнике тотчас же очутился пыльный ранец, затем солдат в обтрепанной фуражке на голове с трудом влез через окно в комнату.
— Слава богу, что вы дома, профессор, — с трудом переводя дыхание, сказал Гляйхен. Он прислушался, не донесутся ли какие-нибудь звуки из сада, и задвинул занавеси. — Теперь можете зажечь свет.
Гляйхен снял фуражку и вытер со лба пот, его лицо было густо покрыто пылью. Он сильно поседел, волосы его стали серыми, такими же, как глаза, в которых по-прежнему пылал мрачный огонь. Виски у него побелели, лицо было худое и обветренное, запыленный мундир весь в дырках и в грязи.