Гауляйтер и еврейка

Келлерман Бернгард

— Разумеется. — И они начали игру.

Только сейчас Фабиан заметил, что бильярд новый и превосходный. Месяц назад он играл с Занфтлебеном на старом, обтрепанном бильярде; теперь, — видимо, тот уже не удовлетворял Росмайера. Директор Занфтлебен, которого он сегодня имел честь заменять, был молодой живописец, недавно назначенный директором художественного училища. Прежний директор, старый, весьма уважаемый художник, был просто-напросто уволен, и Занфтлебен, едва достигший тридцатилетнего возраста, занял его место. Все это пронеслось в уме Фабиана, едва только он начал играть, и, кстати сказать, от волнения весьма неудачно. Вспомнился ему и нелестный отзыв Вольфганга

об этом Занфтлебене. «Жаль, — пошутил Вольфганг, — что он рисует не так хорошо, как играет на бильярде. Им следовало произвести его в директора бильярдной, а не художественного училища». Пока весь этот вздор проносился в его голове, он прозевал до смешного легкий шар. Гауляйтер расхохотался, н Фабиан решил сосредоточиться на игре. И правда, ему тотчас же удалось положить четыре шара кряду, что при условии этой игры было очень нелегко.

К нему подошел долговязый Фогельсбергер и вполголоса спросил, что он желает: красное вино, белое или шампанское?

— Видите ли, официанты не имеют доступа в эту комнату.

Фогельсбергер был молодой человек со смазливым и заурядным лицом. На редкость светлые волосы блестели на его узком черепе, подобно стальному шлему.

После того как Фабиан высказал свои пожелания, Фогельсбергер неслышно вышел и через минуту явился с двумя бутылками мозельского вина. Затем снова уселся в кресло. Белокурый и ничем не примечательный, он курил сигарету за сигаретой, следил за каждым движением гауляйтера, и стоило тому осушить бокал, как он немедленно наполнял его. В этом как будто и состояли все обязанности адъютанта.

Они играли с полчаса, не обменявшись ни единым словом. В бильярдной царила полная тишина.

В соседнем помещении, где шла картежная игра, тоже было сравнительно тихо, но зато из ресторана доносился все возрастающий шум и крики. Потом вдруг посыпалось разбитое стекло и раздался оглушительный взрыв смеха. Румпф, налегший на бильярд, отнял кий от шара и, нахмурив низкий лоб, взглянул на Фогельсбергера. Тот вскочил и выбежал из комнаты. В ресторане на несколько минут стало тихо.

Весь красный, Румпф пробормотал сквозь зубы какое-то ругательство и досадливо глотнул вина. Затем снова подошел к бильярду. Он покачал головой.

— Пробить можно только копфштосом, — пробормотал он. Он был не только превосходный игрок, но и блестящий комбинатор.

Фабиан предупредительно отошел в сторону, чтобы не мешать партнеру во время трудного удара. Теперь он мог спокойно разглядывать гауляйтера.

Румпф почти лежал на бильяряде, вскинув кий, и пристально всматривался в шар темно-голубыми глазами.

Это был приземистый, мускулистый человек с толстым затылком и резкими чертами лица. Прежде всего в нем бросались в глаза волосы цвета ржавчины, довольно длинные и аккуратно разделенные пробором на голове: по щекам они сбегали в виде узких бакенбард, курчавившихся возле ушей, как красная шерсть. Его темно-голубые глаза, суровые и неподвижные, временами казались почти стеклянными. Ноги у него были удивительно маленькие, а руки — нежные. На мизинце его левой руки, которой он опирался о бильярд, переливался всеми цветами радуги брильянт величиной с горошину. Запястья казались затканными шелком ржаво-красного цвета, так густо росли на них волосы. Сорочка на нем была шелковая, заграничного покроя.

Сложная комбинация удалась, и Румпф упруго разогнулся. Он улыбнулся счастливой улыбкой, как мальчик, радующийся своей удаче, и отпил большой глоток вина,

Фогельсбергер зааплодировал, впрочем неслышно, а Фабиан почтительно поклонился.

Успех, казалось, привел гауляйтера в превосходное настроение.

— Да, такой удар не часто удается, — самодовольно заметил он и обратился к адъютанту:

— Фогельсбергер! Теперь я тоже полагаю, что жеребец принесет мне счастье. Позовите графа Доссе.

В комнату тотчас же вошел чернявый адъютант. Это был кадровый офицер, изящный, с мечтательным и тонким лицом.

— Граф Доссе, — крикнул ему Румпф, — немедленно дайте телеграмму в Эльзас! Я покупаю племенного жеребца. Пусть назовут крайнюю цену. У меня предчувствие, что жеребец принесет мне счастье!

Граф Доссе поспешно удалился.

Все знали, что Румпф — владелец лучших беговых конюшен в стране. Он создавал их в течение нескольких лет путем ликвидации большинства других, и в первую очередь, тех, что принадлежали евреям. Таким образом все лучшие лошади доставались ему. Кроме того, в Восточной Пруссии у него был завод чистокровных лошадей.

После удачного удара гауляйтер, казалось, почувствовал потребность в отдыхе. Он прислонил кий к стене и присел у стола со стаканом вина в руке.

— Вы часто бывали за границей, доктор? — спросил он Фабиана.

— Я жил некоторое время в Италии и в Лондоне, — услужливо отвечал Фабиан.

— Жаль, — продолжал Румпф, — за границей надо жить подолгу, чтобы знать, что делается на свете. Я много лет служил на флоте и подолгу жил в Америке и в Мексике. Я могу порассказать вам такого, что вы только диву дадитесь. Вы, наверно, слышали о чикагских бойнях? Так вот, я целый год проработал там забойщиком скота.

Он внезапно переменил разговор.

— Кстати, вы подготовили для Таубенхауза прямо-таки замечательную речь, черт возьми!

— Я старался следовать указаниям господина бургомистра, — не моргнув глазом, ответил Фабиан.

— Мост Героев, Вокзальная площадь, Дом городской общины, — смеясь, перечислял Румпф.

— Все это мне подсказал господин бургомистр, — улыбаясь, ответил Фабиан. Он почувствовал удовлетворение при мысли, что гауляйтер наконец-то видит в нем не только партнера по бильярду.

Румпф расхохотался.

— Я вижу, на вас можно положиться, друг мой, — одобрительно проговорил он. — Слышите, Фогельсбергер, он хочет уверить нас, что все это придумал сам Таубенхауз, ха-ха-ха! Нет, любезный, Таубенхауз — прекрасный администратор, которого мы все ценим, но фантазия не его сильная сторона. Ну, да это в конечном счете неважно! Во всяком случае, я намерен всеми силами поддерживать его планы и помогать ему чем возможно.

Когда Фабиан поздно ночью поднимался наверх, ему встретился Росмайер, вышедший из своей комнаты. На лице Росмайера были следы утомления, шишки на его лысине пылали.

— Вы так долго пробыли у него? — спросил он вполголоса, чтобы не разбудить, гостей, хотя из нижних помещений все равно доносился неописуемый шум. — Поздравляю вас, ваша карьера обеспечена, если вы только сумеете к нему подойти. Ведь произвел же он этого художника Занфтлебена в директоры художественного училища только за то, что тот хорошо играл на бильярде!

И Росмайер рассказал о художнике Занфтлебене, который прежде влачил полуголодное существование, не имея за душой ничего, кроме долгов. Долги, одни долги, а теперь он разъезжает в «мерседесе». Кстати, гауляйтер вскоре переедет в этот город и поселится в епископском дворце. Ему проболтался об этом один офицер. А тогда можно надеяться, что он вспомнит наконец о своем неоплаченном счете. Ведь он, Росмайер, всего-навсего хозяин гостиницы. Счет гауляйтера достиг уже ста шестидесяти тысяч марок; шутка сказать: сто шестьдесят тысяч марок!