Гавана
Шрифт:
— Как, ты сказал, тебя звать, сынок? — проговорил Эрл.
Роджер тяжело вздохнул, даже не пытаясь скрыть раздражения.
— Ладно, покажите хвастуну из Лиги Плюща, что вы его ни в цент не ставите, потому что ему не довелось драться на Иводзиме. Но позвольте признаться: я кажусь милым и безобидным парнем только потому, что мне положено казаться милым и безобидным. Это называется крышей. Так мы работаем. Для памяти: меня зовут Роджер Сент-Джон Ивенс. Роджер Ивенс. Я говорил вам, что служу шифровальщиком? Это тоже крыша. Я офицер Центрального разведывательного управления, главный резидент здесь, в Гаване, и подчиняюсь только Карибскому отделу в Лэнгли, Плановику и директору ЦРУ. Так что я большой человек. Уж поверьте мне. А Уолтер-Френчи — мое второе "я".
— Ладно, сынок, я верю, что
— Договорились, — ответил Роджер. Он перегнулся через спинку переднего сиденья к Уолтеру-Френчи и сказал: — Ну, не испортите дело!
Время шло, а двое мужчин все так же сидели рядом в автомобиле, приткнувшемся к тротуару около похожего на пирог пятиэтажного здания «Пласы». Раскинувшаяся далее площадь, известная под названием Центральный парк, начала заполняться людьми. Гавана была исключительно беспокойным городом, и сегодняшний день ничем не отличался от любого другого. Тротуары заполнили кубинцы в соломенных шляпах и белых костюмах, направлявшиеся на работу в Старую Гавану, на Прадо или куда-то еще. Престарелые леди с темно— и светло-коричневой морщинистой кожей начали расставлять свои столики и принялись скручивать сигары для touristas. Для сутенеров и различного рода жучков было еще рановато, но они тоже должны были вскоре появиться, уж будьте уверены.
Наконец Френчи сказал:
— Хорошо, Эрл, я вам все выложу, но козыри на руках у вас. Вы им нужны. А это, позвольте заметить, кое-чего стоит.
— Ты так ничего мне и не сказал. Это-то тебе ясно? Я довольно долго хотел тебя разыскать, так что нам все же придется кое о чем поговорить. Кое-что выяснить.
— Эрл, там просто нечего выяснять.
Эрл посмотрел ему в глаза, и Френчи спокойно выдержал этот пристальный взгляд. Его глаза не забегали, даже не прищурились; не было вообще ни одного из признаков нечестной игры или попыток что-то скрыть, с которыми Эрлу приходилось встречаться тысячу раз, если не больше. Эрл ничего не упускал: дыхание парня не участилось, не замедлилось, зрачки не дергались ни налево, в попытке что-то вспомнить, ни направо, как бывает, когда человек пытается что-то скрыть; его горло не пересохло, он не пускал петуха и не хрипел, откашливая мокроту (что было верным признаком лжеца). Он держался спокойно — возможно, даже слишком спокойно. Это было врожденным качеством Френчи, черт бы побрал его таланты: он мог смотреть кому угодно прямо в глаза, говорить что угодно и с такой страстью, что человек даже против воли начинал ему верить.
— Этот парнишка, Роджер, имеет хоть какое-нибудь представление о том, какую змею пригрел на груди?
— Эрл, я никогда не делал ничего плохого ни вам, ни кому-либо из ваших. Я сам узнал об этом только по возвращении из Китая. Я даже искал вас, потому что тоже хотел узнать, что там случилось. И когда услышал, что Багси Сигела прикончили, то решил, что это мистер Эрл нанес ему визит.
— Словно в моих привычках тратить время на всякое городское отребье вроде него... Тем более что к случившемуся в Хот-Спрингсе он отношения не имел.
— Как и я. Задавайте мне любые вопросы. Давайте пройдемся по всем этим событиям день за днем, и я назову вам даты, время и место, где что случилось. Я вам все объясню. Можете пытаться как угодно подловить меня, но у вас ничего не получится, потому что меня не на чем ловить.
— Я знаю только то, что тебя вышвырнули, а мы со стариком как могли противились этому. Кое-каких сволочей из тех, с кем ты схлестнулся, тебе так и не удалось одолеть. Потом ты исчез. А еще через неделю нас разделали под орех, причем это сделал кто-то из тех, кто знал нас настолько хорошо, что смог воспользоваться всеми нашими слабостями, сыграть на дурацком тщеславии старика, на его привычке повторять одни и те же действия. Только двоим удалось оттуда выбраться.
— Вам и Карло Хендерсону.
— В сортировочном госпитале остались семеро прекрасных парней и один великий человек.
— Готов держать пари, что его смерть не осталась неотомщенной.
— Правосудие свершилось, и я сделал бы это еще раз, хотя бы ради этого пришлось пролить море крови. Но все это никак не касается тебя. Мы говорили о великом Д. А. Хендерсоне и семерых хороших парнях.
— Я помню Д. А. Он был мастером своего дела. Но, Эрл, я не имею к этому никакого касательства. Я уехал из города, прямиком отправился в округ Колумбия, а там поступил на службу в захудалый отдел маловажного правительственного учреждения. Мне повезло, я через свою девушку познакомился кое с кем и получил маленькую, незаметную должность в Управлении. Я старательно работал, прошел нужную подготовку, познакомился еще кое с кем, и мне дали направление в Китай. Там мне пришлось кое-что повидать, но, как вы знаете, мы потеряли Китай и кое-кто не смог при этом не замараться. Их карьеры на этом закончились. Мне чудом удалось выбраться незадетым, и я остался в игре. Нигде не бываю, ничего не делаю, только подаю кофе этому гарвардскому засранцу Роджеру, который уже мнит себя новым директором. Вообще-то это отдельная история, причем длинная.
Эрл продолжал всматриваться в его лицо.
— Вся штука в том, что ты можешь плести самую наглую ложь, а можешь говорить правду, чистую, как Божье откровение, а я так и не смогу этого понять. Некоторые преступники — правда, их чертовски мало — наделены таким даром. Но их очень, очень мало. Считанные единицы. За пятнадцать лет службы в морской пехоте я таких не встречал ни разу. Но они есть, я с такими познакомился как полицейский.
— Я готов пройти тест на полиграфе [29] .
29
Полиграф — прибор, фиксирующий физиологические реакции человека. Применяется в криминалистике, так как данные, снятые во время допроса, позволяют установить, говорит человек правду или лжет. Поэтому его обычно называют детектором лжи.
— Ты сможешь облапошить и его.
— Эрл, вы просто посмотрите, а потом решайте. Вам надо играть в высшей лиге, а вы стали кондуктором, раздающим билеты в задрипанном арканзасском автобусе. Сами увидите.
— Мне необходимо поспать, — сказал Эрл после долгой паузы.
— Эрл, сегодня вечером будет большое сборище. Там вы увидите тот мир, в котором ваше место. Я вас хорошо знаю, Эрл. И знаю, для чего вы предназначены.
14
— Должен заметить, Спешнев, что у вас очень странные понятия о том, как нужно выполнять задания, — сказал Пашин.
— Чем же они странные? — спросил Спешнев.
Они сидели в непрезентабельном кафе в Centro, чуть в стороне от улицы Санха. Кофе был крепким и сладким, запах табачного дыма — резким и едким. Вокруг них суетились кубинские трудящиеся, во имя которых они сами так энергично трудились.
— Вам было приказано следить за человеком, который почти наверняка является нашим врагом. И при необходимости убить его. Вы организуете слежку, вы выходите на цель, вы даже входите в контакт с ним, имея при себе пистолет. А потом, как ни странно, спасаете ему жизнь в тот самый момент, когда судьба преподносит вам подарок, когда совершенно посторонние люди намереваются сделать с ним именно то, что нам нужно, и то, чего мы требовали от вас. Интересно, в чем был смысл такого решения?
— Ах вот вы о чем... Да просто в том, что он оказался слишком достойным человеком, чтобы закончить свои дни с распоротым животом среди пьяного отребья Гаваны. Сложившаяся мизансцена потребовала моего вмешательства. Такие вещи нужно чувствовать.
— Наши источники в Вашингтоне — вы же знаете, что они у нас есть, — подняли его бумаги. Вот, смотрите.
Пашин пододвинул собеседнику папку, в которой лежали фотокопии документов из личного дела морского пехотинца Эрла Ли Суэггера. В них говорилось о многих войнах, большом боевом опыте, множестве ранений, множестве потерянных друзей и о нескольких проявлениях выдающегося, прямо-таки безумного героизма. Внушительным был и список медалей.