Гавана
Шрифт:
— Но ведь альтернативы действительно нет, не так ли? Тем более после чая, душа и американского табака. Кто может сказать «нет»?
— Никто, малыш сорок семь пятнадцать. Никто.
4
На грани света и тени олень казался чуть ли не привидением. Нельзя было понять, то ли он там, то ли никого нет. Мальчик несколько раз моргнул, чтобы удостовериться, что на самом деле заметил животное. Во всем этом заключалось нечто волшебное; казалось, олень исчезал, его контуры растворялись в игре пятен света и тени, но он тут же являлся,
Мальчик почувствовал, что у него заколотилось сердце. Ему было восемь лет. Он уже три года ездил вместе с отцом охотиться на оленей и много раз видел их или бродящими среди деревьев, или умирающими, яростно бившими передними ногами по земле в краткий момент бунта за секунду перед получением стального послания — пули, вонзающейся под лопатку, или выпотрошенными, с содранной шкурой, подвешенными к стойке, чтобы спустить кровь. Это нисколько не пугало мальчика, если не считать того, что сам он пока не убил еще ни одного оленя. Впрочем, он был к этому готов.
Он охотился на белок с однозарядной мелкокалиберной винтовкой «ремингтон», пока не научился каждый раз без промаха попадать точно туда, куда целился. Научился неподвижности. Научился впадать в состояние практически полного небытия, когда продолжает еле заметно дышать только существующее в каждом человеке животное, и все же даже в этом состоянии он ясно и четко видел и слышал.
Теперь же он бережно держал в руках «винчестер-94», двустволку калибра 0,30-30 [12] , обращаться с которой научился совсем недавно. Он был готов, пылал нетерпением, и кровь охотника со звоном пульсировала в его ушах.
12
В Великобритании, США и других странах, где принята английская система мер. калибр нарезного оружия измеряется в долях дюйма.
— Дай ему выйти на свет, Боб Ли, — подсказал отец.
Он стоял сзади, как воплощение спокойствия и невозмутимости. Именно таким и был его отец. Какое бы положение он ни занимал, любой согласился бы с тем, что это мужчина из мужчин. Боб Ли уже научился улавливать эти неуловимые знаки особого уважения, эту тишину, которая наступала, когда он входил в комнату. И дело заключалось вовсе не в том, что его отец был полицейским штата или же-, как его частенько называли, героем войны. Это было что-то другое. Что-то такое, чему трудновато найти название. В общем, что-то такое.
Теперь животное полностью вышло на освещенное место. Повернулось. Казалось, что оно глядит прямо на Боба Ли своими темными глазами, настолько спокойными и глубокими, что захватывало дух. Да, олень смотрел прямо в глаза Боба Ли.
Или это только казалось? Олени были как раз такими: ненадолго насторожатся, осмотрятся, а потом очень быстро забывают о своей тревоге. Вот и это животное напряглось, уши стояли торчком, а ноздри раздувались, втягивая воздух. До него было около семидесяти пяти ярдов.
— Ты готов?
— Да, сэр.
Вскоре животное забыло о том, что где-то неподалеку могут быть охотники. Тревожные мысли покинули оленя, и он принялся за еду, пощипывая нежные всходы в тени сосны на краю зернового поля.
— Хорошо, Боб Ли, — прошептал отец. — Успокойся, задержи дыхание, возьми его на мушку, положи палец на спусковой крючок и нажми. Оружие выстрелит, когда сочтет нужным.
— Сделай так, чтобы твой старик тобой гордился, — послышался голос Сэма Винсента, лучшего и, возможно, единственного друга папы.
Боб Ли набрал полную грудь воздуха.
Он стоял, прислонившись к стволу вяза. Дерево и поддерживало его, и помогало справиться с дрожью. Он плавно поднес ружье к плечу, и оно совершенно естественно направилось на животное, а мушка, казавшаяся массивной, как кирпич, закрыла часть желтовато-коричневого плеча животного, куда вот-вот ударит пуля, ударит и оборвет жизнь.
Он знал, как пользоваться этим ружьем. Оно было взведено, но Боб Ли для безопасности большим пальцем опустил курок. Теперь большой палец мальчика сделал обратное движение и вновь взвел курок, почти неслышно вставший на место. Затем большой палец снова лег на шейку ложи ружья, крепко, но без напряжения обхватив его, а указательный палец прикоснулся к спусковому крючку и медленно, очень медленно начал нажимать на него.
Теперь спокойно, такой же легкий нажим, чтобы не сдвинулась с места, не дрогнула массивная мушка; впрочем, это не проблема, за последние годы ему удалось кое-чему научиться, как в полях, так и в мыслях.
Но...
Может быть, это произошло из-за солнца, из-за того, как осветило оно белую полоску на холке оленя. Или виноват был весенний запах цветов, освещенных восходящим солнцем. А может, вина лежала на каком-нибудь некстати зажужжавшем насекомом, чирикнувшей поодаль невидимой птичке или на чем-нибудь еще.
Он не смог бы назвать причину. Но дело было не в том, что он не мог убить. Мальчик уже убивал прежде, понимал, что это, как ни посмотри, мужская работа, работа необходимая, которую мужчины должны делать без сомнений и жалости.
Но сегодня, под этими веселыми, ласковыми, нежно греющими солнечными лучами?
— Папа?
— Да, Боб Ли.
— Я не знаю. Я просто... Я не знаю.
— Это только тебе решать. Ты охотник. Ты можешь выстрелить, и тогда сегодня вечером у нас будет отменный ужин. Но я не могу решать за тебя, Боб Ли. Это очень серьезное дело — лишить жизни такое красивое существо. Так что решать тебе самому.
Мальчик сделал выбор:
— Пожалуй, не в этот раз. Пожалуй, когда наступит осень, когда станет холодно. А ведь теперь весна. Все вокруг такое зеленое. Да, наверно, когда не будет зелени.
— Ну, если ты принял такое решение...
— Принял.
— Значит, так тому и быть. Пусть мистер Олень погуляет еще одно лето. А когда наступит осень, мы вернемся за ним.
— Знаешь, что я тебе скажу? — прошептал Сэм на ухо мальчику, когда они двинулись в долгий обратный путь. — Я думаю, ты и впрямь заставил отца гордиться тобой. Ты поступил так, как тебе подсказали чувства, сделал то, что сам считал нужным, не спрашивая совета у кого-нибудь другого, и твой папа это оценил.