Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
— Это хорошо сказано. Но вот и ответ от Мак-Морлана.
Ответ был неутешительный. Миссис Мак-Морлан свидетельствовала свое почтение и сообщала, что минувшей ночью произошли тревожные события, которые задержали ее мужа в Портанферри, где он должен будет вести следствие.
— Что же нам теперь делать, мистер Плейдел? — спросил полковник.
— Жаль, мне бы очень хотелось повидать Мак-Морлана, — сказал адвокат. Это человек рассудительный, и он стал бы действовать по моим указаниям. Но не беда. Надо ввести нашего друга sui juris [343] . Сейчас он просто беглый арестант. Закон против
343
В свои права (лат.).
344
Чист перед судом (лат.).
— Я с радостью поеду, — сказал полковник. Он позвонил и отдал все необходимые распоряжения. — А потом что мы будем делать?
— Надо будет увидеться с Мак-Морланом и поискать новых доказательств.
— Доказательств? — воскликнул полковник. — Но ведь дело-то ясно как день; здесь находятся мистер Сэмсон и мисс Бертрам, вы же сами подтверждаете, что этот молодой человек вылитый отец. Да и он сам помнит все странные обстоятельства, связанные с его отъездом из Шотландии. Какие же еще нужны свидетельства?
— Для нас с вами никаких свидетельств не требуется, но для суда их нужно немало. Воспоминания Бертрама это всего-навсего его собственные воспоминания, поэтому они никак не могут свидетельствовать в его пользу. Мисс Бертрам, наш досточтимый Сэмсон, да и я сам — все мы можем подтвердить не больше того, что подтвердил бы каждый, кто знал покойного Элленгауэна, то есть, что этот человек его живой портрет. Но из этого еще не следует, что он сын Элленгауэна и имеет право наследовать поместье.
— Что же еще нужно? — спросил полковник.
— Нам надо представить настоящие доказательства. Есть, правда, еще цыгане, но, к несчастью, в глазах правосудия их показания ничего почти не значат, их и в свидетели-то едва ли можно брать, а Мег Меррилиз и подавно; когда-то ведь я сам ее допрашивал, и она бесстыдно заявила, что ничего не знает.
— Ну, так как же нам поступить? — спросил Мэннеринг.
— Надо разузнать, — отвечал наш ученый адвокат, — какие сведения мы можем почерпнуть в Голландии от людей, среди которых воспитывался наш юный друг. Впрочем, страх перед наказанием за соучастие в убийстве Кеннеди может заставить их молчать, а если они даже и заговорят, то ведь это будут или иностранцы, или контрабандисты, которые вне закона. Словом, трудностей здесь еще немало.
— Разрешите вам сказать, наш почтенный и ученый адвокат, — сказал Домини, — что я верю, что тот, кто вернул маленького Гарри Бертрама его близким, не оставит своего дела незавершенным.
— Я тоже в это верю, мистер Сэмсон, — сказал Плейдел, — но все же надо найти способ это сделать. И теперь вот я боюсь, что добыть эти сведения нам будет труднее, чем я думал. Но кто робок, тому красавицы не победить. Кстати, — добавил он, обращаясь к мисс Мэннеринг, в то время как Бертрам разговаривал с сестрой, — теперь-то уж Голландия в ваших глазах оправдалась! Представьте себе только, каких молодцов должны выпускать Лейден и Утрехт, если жалкая мидлбургская школа воспитала такого красавца!
— Пусть так, — сказал Домини, задетый за живое такой похвалой голландской школе, — пусть так, но знайте, мистер Плейдел, что ведь это я заложил основы его воспитания.
— Верно, мой дорогой Домини, — отвечал адвокат, — не иначе как этому обстоятельству он обязан своими изящными манерами. Но вот уже подают карету. До свидания, юные леди; мисс Джулия, поберегите ваше сердце до моего возвращения и смотрите, чтобы никто не нарушал моих прав, пока я non valens agere [345] .
345
Не могу действовать (лат.).
В замке Хейзлвуд их приняли еще холоднее и церемоннее, чем обычно. К полковнику Мэннерингу баронет всегда относился с большим почтением, а Плейдел происходил из хорошей семьи и был человеком всеми уважаемым, да к тому же и старым другом сэра Роберта. Но при всем этом баронет был с ними натянут и сух. Он заявил, что «охотно принял бы их поручительство, несмотря на то, что нападение на молодого Хейзлвуда было задумано, нанесено и совершено, но этот человек самозванец и принадлежит к категории лиц, которым не следует давать волю, освобождать и принимать их в общество, и поэтому…»
— Сэр Роберт Хейзлвуд, я надеюсь, что вы не станете сомневаться в истинности моих слов, если я скажу вам, что он служил в Индии кадетом-волонтером под моим командованием.
— Ни с какой стороны, никоим образом. Но вы называете его кадетом-волонтером, а он говорит, утверждает и доказывает, что был капитаном и командовал одним из соединений вашего полка.
— Он получил повышение уже после того, как я перестал командовать этим полком.
— Но вы должны были об этом слышать.
— Нет, я вернулся из Индии по семейным обстоятельствам и не старался особенно узнавать о том, что творилось в полку. К тому же имя Браун встречается настолько часто, что, даже просматривая газету, я мог не обратить на это сообщение никакого внимания. Но на днях должно прийти письмо от его теперешнего начальника.
— А меня вот известили и уведомили, мистер Плейдел, — ответил сэр Роберт, все еще раздумывая, — что он не намерен удовольствоваться именем Брауна и что он претендует на поместье Элленгауэн, выдавая себя за Бертрама.
— Вот как, кто же это говорит? — спросил адвокат.
— А если бы даже это и было так, неужели это дает право содержать его в тюрьме? — спросил Мэннеринг.
— Погодите, полковник, — сказал Плейдел, — я уверен, что ни вы, ни я не станем оказывать ему поддержку, если обнаружим, что он обманщик. А теперь скажите мне по дружбе, сэр Роберт, кто вам это сообщил?
— Ну, есть тут у меня один человек, — ответил баронет, — который особенно заинтересован в исследовании, выяснении, доскональном разборе этого дела; вы меня извините, если я не буду особенно распространяться о нем.
— Разумеется, — ответил Плейдел. — Так значит, он говорит…
— Он говорит, что разные цыгане, жестянщики и тому подобный сброд толкуют о том, о чем я вам уже говорил, и что этот молодой человек, который на самом деле является незаконнорожденным сыном покойного Элленгауэна и который так удивительно похож на него, хочет выдать себя за настоящего наследника.