Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
— Что же это за оправдание? — спросил полковник быстро и довольно резко.
— Мне трудно говорить об этом, отец, но… — Тут она открыла маленькую шкатулку и протянула ему несколько писем. — Прочтите эти письма, чтобы знать, с чего началась наша привязанность и кто одобрял ее.
Мэннеринг взял из ее рук пачку писем и подошел к окну; гордость не позволила ему уйти с ними куда-нибудь подальше. С волнением и тревогой он пробежал несколько строк, и тут же на помощь ему пришел его стоицизм [337] — философия, которая корнями уходит в гордыню, но зато в плодах своих нередко несет людям добро. Обуздав, как только мог, поток нахлынувших чувств, он повернулся к дочери.
337
Стоицизм. — философское учение эллинистической эпохи, возникшее в IV в.
— Да, это верно, Джулия. Насколько я могу судить, эти письма подтверждают, что одному из своих родителей ты, во всяком случае, повиновалась. Последуем же шотландской пословице, которую еще недавно приводил Домини: «Что было — было, а наперед играй без обмана». Я никогда не стану упрекать тебя в том, что ты не была откровенна со мной… Только суди о будущих моих намерениях по моим поступкам, а на них тебе жаловаться ни разу не приходилось. Оставь у себя эти письма. Они были написаны не для меня, и больше того, что я прочел сейчас по твоему желанию и чтобы оправдать тебя, я читать не стану. Будем же друзьями! Нет, лучше скажи, ты меня поняла?
— Милый мой, добрый папенька, — воскликнула Джулия, кидаясь ему на шею, как могло случиться, что я вас раньше не понимала?
— Довольно о старом, Джулия, мы виноваты оба: тот, кто слишком горд для того, чтобы стараться завоевать расположение и доверие других, и считает, что и без этого имеет на них неотъемлемое право, неизбежно встретит в жизни немало разочарований, и, может быть, заслуженных. Достаточно с меня и того, что самый дорогой и близкий мне человек сошел в могилу, так и не узнав меня. Я не хочу потерять доверие дочери, которой следовало бы любить меня, если только она действительно любит самое себя.
— Не бойтесь, папенька, не бойтесь, — ответила Джулия. — Если вслед за вами и я сама смогу одобрить свои поступки, не будет ни одного самого строгого вашего приказания, которому бы я не повиновалась.
— Ну, хорошо, милая, — сказал полковник, целуя ее в лоб, — я не потребую столь героической жертвы. Что же касается твоих отношений с Бертрамом, то прежде всего я хочу, чтобы все тайные встречи и переписка с ним, — а молодая девушка никогда не может поддерживать их без того, чтобы не уронить себя в своих собственных глазах и в глазах того, кто ее любит, — так вот, я прошу, чтобы всякого рода тайные встречи и переписка прекратились и чтобы за объяснениями ты направила Бертрама ко мне. Ты, конечно, захочешь узнать, для чего все это нужно. Во-первых, я хочу изучить характер человека более внимательно, чем обстоятельства, а может быть, и мое собственное предубеждение мне раньше позволяли, и я буду рад, когда происхождение его будет окончательно доказано. Дело вовсе не в том, что я беспокоюсь, получит ли он поместье Элленгауэн, хотя безразличным это может быть разве только герою романа. Но так или иначе, Генри Бертрам, наследник Элленгауэна, невзирая на то, владеет ли он поместьем или нет, все же совершенно другое дело, чем неизвестно чей сын Ванбест Браун. Плейдел говорил мне, что предки Бертрама отличались под знаменами своих государей, в то время как наши дрались под Кресси и Пуатье [338] . Словом, я не даю тебе моего согласия, хотя в то же время и не отказываю в нем; но я надеюсь, что ты исправишь свои былые ошибки, и, так как, к сожалению, матери твоей уже нет в живых, ты с тем большим доверием отнесешься теперь к отцу — ведь мое желание сделать тебя счастливой обязывает тебя.
338
Кресси и Пуатье — места крупнейших битв Столетней войны (1337 — 1453).
Начало этой речи сильно огорчило Джулию; когда же полковник стал сравнивать былые заслуги Бертрамов и Мэннерингов, она едва сдержала улыбку. Зато последние слова смягчили ее сердце, особенно восприимчивое ко всякому проявлению великодушия.
— Нет, милый папенька, — сказала она, протягивая ему руку, — поверьте мне, что с этой минуты я с вами первым буду советоваться обо всем, что произойдет между Брауном, то есть Бертрамом, и мной, и что я не предприму ничего такого, чего вы могли бы не одобрить. Скажите, Бертрам останется гостить в Вудберне?
— Разумеется, — ответил полковник, — до тех пор, пока этого потребуют его дела.
— В таком случае согласитесь, что после всего, что было между нами, он захочет, чтобы я объяснила, почему я так переменилась к нему и лишила его надежды: ведь прежде, надо признаться, я давала ему повод надеяться.
— Полагаю, Джулия, — ответил Мэннеринг, — что он отнесется с уважением к моему дому и не забудет о тех услугах, которые я хочу оказать ему, а поэтому постарается не делать ничего такого, что мне было бы неприятно. Да, я думаю, что и ты дашь ему понять, как вам обоим подобает себя вести.
— Я все поняла, папенька, и буду теперь слушаться вас беспрекословно.
— Спасибо тебе, милая, а беспокоюсь я, — тут он поцеловал ее, — только за тебя одну. Ну, а теперь вытри глаза и идем завтракать.
Глава 52
339
«Генрих IV», ч. 1 — историческая хроника Шекспира; цитируются слова принца Генриха (акт II, сц. 3).
После того как разыгрались эти, если можно так выразиться, второстепенные сцены между отдельными обитателями Вудберна, описанные нами в предыдущей главе, все общество собралось к завтраку, за исключением, одного только Дэнди; ему больше пришлось по вкусу угощение, а может быть, даже и общество миссис Эллен, и он выпил у нее чашку чая, куда она влила две чайные ложки коньяку, и закусил все это говядиной, отрезанной от огромного ссека. Он как будто чувствовал, что там, в обществе этой милой женщины и Барнса, он может вдвое больше съесть и вдвое больше поговорить, чем в гостиной, где собрались господа. И действительно, в этой неприхотливой компании завтрак прошел веселее, в гостиной же едва ли не над всеми тяготела какая-то принужденность. Джулия не решалась спросить Бертрама, не выпьет ли он еще чашку чая; Бертраму, который все время чувствовал на себе взгляд Мэннеринга, трудно было справиться с ломтиком поджаренного хлеба с маслом; Люси, исполненная радости по случаю возвращения брата, начала вдруг думать об его ссоре с Хейзлвудом; полковником овладело тягостное беспокойство, свойственное человеку самолюбивому, когда он замечает, что присутствующие обращают внимание на самые незначительные его поступки.
Адвокат старательно намазывал масло на хлеб, и на лице его была необычайная для него серьезность, вызванная, очевидно, обстоятельствами дела, которым он только что занимался. Зато Домини был в полном восторге! Он глядел то на Бертрама, то на Люси, хихикал, мычал, ухмылялся и непрестанно нарушал правила хорошего тона: он опрокинул полный сливочник, и весьма кстати, в собственную тарелку с овсяной кашей, неизменно подававшейся ему утром, потом, недопив чай, который он называл «украшением завтрака», вылил остатки вместо полоскательницы в сахарницу и в довершение всего ошпарил кипятком старого Платона [340] , любимого пуделя Мэннеринга, который встретил эту неожиданную ванну воем, отнюдь не делавшим чести ему как философу.
340
Платон (427 — 347 до н.э.) — древнегреческий философ-идеалист.
На этот раз спокойствие полковника поколебалось:
— Право же, дорогой мистер Сэмсон, вы забываете, что есть разница между Платоном и Ксенократом [341] .
— Первый был главою академиков, а второй — стоиков, — отвечал Домини, несколько задетый замечанием полковника.
— Да, но это как раз Ксенократ, а не Платон отрицал, что страдание — зло.
— Я склонен думать, — сказал Плейдел, — что это почтенное четвероногое, которое сейчас уходит из комнаты только на трех ногах, скорее принадлежит к школе киников [342] .
341
Ксенократ (396 — 314 до н.э.) — философ-идеалист платоновской школы и преемник последнего по Академии (местность близ Афин, где находилась школа Платона, основанная около 387 до н.э.).
342
Киники (циники) — древнегреческая философская школа, основанная Антисфеном в 46 г. до н.э. Киники отрицательно относились к существовавшей религии, законам, учреждениям и т.п. и проповедовали пренебрежительное отношение к человеческой культуре, возврат к первобытному состоянию, порою доводя свои взгляды до крайности.