Гай Мэннеринг, или Астролог
Шрифт:
На другой день рано утром Бертрам был отправлен в тюрьму в Портанферри в той же карете и в сопровождении тех же двух молчаливых и угрюмых констеблей, которые привозили его в замок Хейзлвуд. В этом портовом городке тюрьма была расположена по соседству с таможней; оба здания находились так близко от моря, что их с этой стороны пришлось укрепить бруствером, или валом, из огромных камней, которые спускались к самой воде. Во время прилива морские волны часто набегали на эти камни и разбивались о них. Спереди здание было окружено высокой стеной, а внутри был маленький дворик, где несчастным узникам время от времени разрешалось погулять на свежем воздухе. Помещение это, служившее в обычное время исправительным домом, иногда заменяло и настоящую тюрьму графства, которая стала уже приходить в негодность и к
– А ну, поворачивайся, да поживее! Тащи сюда своего молодчика!
– Попридержи язык, чертова баба!
– ответил ее нежный супруг и присовокупил к этому еще два крепких словца, которые мы просим позволения у читателя здесь но воспроизводить.
Потом она обернулась к Бертраму:
– Ну как, сам, что ли, выйдешь или нам тебя тащить? Бертрам вышел из кареты. Не успел он ступить на землю, как констебль схватил его за ворот и, хотя он и не сопротивлялся, потащил его во двор под крики маленьких sans culottes, [t75] . которые стояли кругом и глазели, стараясь преодолеть страх перед миссис Мак-Гаффог и подойти поближе. Едва только Бертрам переступил роковой порог, как привратница снова навесила цепи, задвинула засовы и, повернув обеими руками огромный ключ, вытащила его и сунула в свою объемистую сумку из красного сукна, которая болталась у нее на поясе.
[t75]
Оборванцев (франц.).
Бертрам очутился теперь на маленьком дворике, о котором уже упоминалось. Несколько арестантов бродили там взад и вперед; они как будто почувствовали себя бодрее оттого, что на мгновение увидели через раскрывшиеся ворота противоположную сторону грязной улицы. И в этом нет ничего удивительного, если только представить себе, что все остальное время взгляд их был ограничен железными решетками, высокими и мрачными стенами тюремного двора, кусочком неба над головой и булыжником под ногами. Это однообразие, которое, по словам поэта, "лежало камнем на глазах усталых", рождает в одних тупую и безысходную мизантропию, в других - уныние, и столь глубокое, что оно заставляет человека, заживо замурованного в этой могиле, мечтать о другой, более спокойной и уединенной.
Когда они вошли во двор, Мак-Гаффог дал Бертраму постоять с минуту и посмотреть на своих товарищей по несчастью. Как только он огляделся вокруг, перед ним предстали лица, на которых лежала печать преступления, подавленности и низменных страстей: растратчики, мошенники, воры, несостоятельные должники, и его поразил "и взгляд бессмысленный и смех безумный" - людей, чья низкая корысть обрекла их на пребывание в этом мрачном месте, - он почувствовал, что сердце его замирает: так омерзительна была для него мысль о том, что ему придется соприкоснуться с этими людьми даже на мгновение.
– Надеюсь, - сказал он, обращаясь к Мак-Гаффогу, - что вы поместите меня в отдельную комнату.
– А чего это ради я буду стараться?
– Да, но ведь я пробуду здесь всего день или, может быть,
– А мне-то какое до этого дело?
– Ну, тогда я объясню так, чтобы вы поняли, - сказал Бертрам.
– Я сумею как следует отблагодарить вас за эту услугу.
– Да, капитан, но когда и как? Вот в чем вопрос, нет, даже два вопроса, ответил тюремщик.
– Когда меня освободят и я получу деньги из Англии, - сказал Бертрам.
Мак-Гаффог недоверчиво покачал головой.
– Послушайте, неужели вы думаете, что я и на самом деле преступник? продолжал Бертрам.
– Этого я не знаю, - ответил Мак-Гаффог, - но если даже ваша правда, то соображения у вас никакого нет, это уж видать.
– А почему вы думаете, что у меня нет соображения?
– А вот почему: самый набитый дурак, и тот не отдал бы им кошелек с деньгами, что вы в "Гордоновом щите" оставили, - сказал тюремщик.
– Уж я бы на вашем месте его с мясом у них вырвал! Какое они право имели деньги у вас отнимать, в тюрьму сажать и ни пенса вам не дать, чтобы за свое содержание заплатить? Если им улики нужны были, могли вещи себе оставить. Но какого же лешего вы у них своих гиней не спросили? Я-то вам и мигал и головой кивал, а вы, залягай вас лягушки, ни разу даже в мою сторону не взглянули!
– Вот что, - сказал Бертрам, - если у меня есть право потребовать с них эти деньги, то я их все равно получу. А там уж с избытком хватит, чтобы весь ваш счет оплатить.
– Ну, этого я никак знать не могу, - сказал Мак-Гаффог.
– Может быть, вы здесь порядком еще поживете. Тогда я и в долг поверю. Но все равно, мне сдается, что человек вы неплохой, а коли так, то хоть жена и твердит мне, что я из-за доброты своей все теряю.., так вот, если вы мне дадите доверенность, чтобы я мог из этих денег взять, что мне там причитаться будет... Глоссин-то мне уж как-нибудь не откажет. Я ведь тут кое-что знаю насчет беглеца одного, что в замке Элленгауэн сидел... Да, да, он рад будет меня задобрить, мы ведь с ним жили в дружбе.
– Я согласен, - ответил Бертрам.
– Если дня через два деньги не придут, я вам выдам такую доверенность.
– Ну вот, тогда я вас тут по-королевски устрою, - сказал Мак-Гаффог. Только слушайте, любезный, чтобы нам потом с вами не ссориться, вот какую я беру плату с тех молодчиков, кому отдельные помещения даются: тридцать шиллингов в неделю за комнату, еще гинею вступительных, полгинеи за отдельную кровать и... Да ведь я не все себе беру, мне из этого полкроны надо Доналду Лейдеру заплатить, что здесь за кражу овец сидит; ему ведь с вами спать положено, и теперь он себе чистой соломы потребует, а может, еще и чарку виски в придачу. Так что мне-то из этого не так уж много и достанется.
– Ладно, продолжайте!
– Ну, а насчет еды и питья, так я буду вам самое лучшее приносить, а я никогда больше двадцати процентов выше гостиничных цен не беру, я людям благородным всегда готов услужить, а это совсем не высокая цена, когда весь день туда-сюда приходится бегать. Одних башмаков сколько девчонка износит. Да к тому же, коли скучно вам будет, так я вам вечерком компанию составлю, мы разопьем с вами бутылочку-другую. Сколько вина мы тут выпили с Глоссином, с тем, что вас сюда упек; теперь-то он судьей стал. Ну, да вам, конечно, еще захочется, чтобы огонь развели, а то ночи теперь холодные; свечку я вам тоже дам, хоть это и дороговато немножко обойдется, потому вещь запрещенная. Ну вот, все цены я вам теперь сказал и, кажись, ничего не забыл. Только ведь, знаете, мало ли чего еще понадобиться может, наперед ведь никак не сообразишь.
– Ладно, я положусь на вашу совесть, если вы вообще-то знаете, что это такое, - сам ведь я себе ничего тут достать не могу.
– Нет, нет, - ответил осторожный тюремщик, - этого вы мне не говорите, я вам ничего не навязываю: не подходит цена, так не берите, я никого не принуждаю. Я только хотел, чтобы вы знали, во что хороший уход встанет. Ну, а если хотите, чтобы вас как всех устроили, что ж, дело ваше, мне же меньше хлопот будет, вот и все.
– Нет, почтеннейший. Поймите же, что торговаться я с вами вовсе не намерен, - ответил Бертрам.
– Покажите мне, где я буду жить, мне сейчас хочется побыть одному.