Гайдамаки. Сборник романов
Шрифт:
— Но кто ты?
— Твой сын!
— В том, что ты мой сын, я теперь не сомневаюсь. Мне доводится ежедневно глядеться в зеркало. А сейчас я смотрю на тебя… Да, ты, конечно же, мой сын. И я очень виноват перед богом, людьми и перед самим собой. Но сейчас я спрашиваю о другом… Чем ты занимаешься? У кого служишь? Вижу, что ты хорошо и свободно говоришь.
— Да, грамоте учен. Как? Где? Вначале у сельского батюшки. Остальное — сам. Служил во Львове, где живу сейчас, у одного шляхтича по фамилии Лянскоронский. Присматривал за библиотекой. Помогал переводить старые тексты с латыни на польский.
— Тебе ведомы
— Да. Тебя это удивляет? Языки мне даются легко. Было бы желание.
— А где Служишь сейчас?
— Нигде. Иной раз получаю работу в друкарне Львовского Ставропигийского братства. Зарабатываю на пропитание и одежду. За деньгами не гонюсь. Время мне нужно для другого. Я пишу.
— А что ты пишешь?
— Как можно в двух словах ответить на такой вопрос? — засмеялся Василий. — Разное. Пишу стихи. Пишу для театра.
— Странно! — заметил Крман. — Если ты поэт, то почему при пистолетах? И разговор твой очень смел. Я представлял себе поэтов иными.
— Какими же?
— Все они, наверное, мечтатели. И их мало интересуют страсти земные.
Василий засмеялся:
— Вот уж непонятное заблуждение! Большинство поэтов умели быть и прекрасными воинами. Тебе знакомо имя Сирано де Бержерака?
— Парижского философа? Но ведь он умер лет шестьдесят назад?
— Около того. Де Бержерак был не только философом, но поэтом и воином. Не так давно мне довелось прочитать любопытную книгу — «Мемуары д’Артаньяна». Его полное имя — Шарль де Батц-Кастльмор д’Артаньян. Он родился в 1623 году и погиб при осаде города Маастрихта в 1675-м, пережив де Бержерака на целых двадцать лет. Д’Артаньян и сам по себе был прелюбопытным человеком, так же как и его друзья — мушкетеры Атос, Портос и Арамис
[9]
. Думаю, об этих мушкетерах когда-нибудь напишут большую и интересную книгу. Но сейчас я не о д’Артаньяне, а о Сирано де Бержераке. Д’Артаньяну довелось видеть этого философа и поэта на поле брани, и он уверяет, что на свете не было воина храбрее. Кроме того, де Бержерак писал пьесы, придумал способ взлететь с помощью фейерверковых ракет на Луну и вообще был смел, весел и находчив. Но я мог бы назвать много и других примеров, когда поэты владели оружием ничуть не хуже, чем пером. Это понятно. Чтобы быть настоящим поэтом, так же как настоящим воином, кроме всего прочего, нужна смелость.
— Ты очень образован, сын мой! — сказал Крман. — Я горд за тебя.
— Не думаю, чтобы меня можно было назвать просвещенным человеком, — покачал головой Василий. — Может быть, потому пишу еще совсем плохо. Вот недавно прочитал в переводе на итальянский пьесы английского писателя, теперь уже забытого. Уильям Шекспир… Ты слышал о таком? Нет? Естественно, ведь его нынче не почитают. Но писал он по-настоящему умно и тонко. Один итальянский поэт переложил с английского две его пьесы — о Цезаре и о принце датском Гамлете. Я сделал конспект с перевода. Пьесу о Цезаре хочу написать по-русски для Львовского монастырского театра. Если у тебя есть желание, можешь перед сном полистать мои заметки о Шекспире. Ты ведь хорошо знаешь латынь. Значит, итальянский язык тоже будет тебе понятен. Кстати, дадут ли мне наконец поесть?
Крман засуетился, позвал служанку. Ужинали в маленькой столовой. Вдвоем.
— Я приехал не ради праздного любопытства, — сказал Василий, когда подали десерт — засахаренные вишни. — Времена сейчас сложные. Львов переходит из рук в руки. Не так давно в нем были шведы, а через год во Львове побывал с войсками русский царь. Кто знает, что будет с городом завтра. Мне надо оставить у тебя кое-какие бумаги. Так надежнее.
— А что это за бумаги?
— Три мои комедии. И единственное условие — ты не должен их читать сам, не станешь показывать и другим. Возможно, я в скором времени за ними приеду. Если же от меня не будет вестей более пяти лет, то ты их перешлешь по адресу, который я тебе сейчас оставлю.
— Да, да, само собой, — кивнул Крман. — Я все сделаю. Кстати об адресе: откуда ты узнал, где я живу?
— Случайно. Как ты понимаешь, твое имя мне назвала мать, а место жительства узнал недавно во Львове от приезжавшего туда Самуила Погорского…
— И ты отправился в дальний путь только для того, чтобы повидать меня?
— Пожалуй. Времена сложные. Всякое может случиться. Было бы нелепым, если бы я так никогда и не повидал бы собственного отца.
— Твои слова тревожат.
— Все в порядке, — сказал Василий. — Пока нет повода для волнения.
— Ты собираешься в какое-нибудь опасное предприятие? Может быть, поступаешь в войска Станислава Лещинского? Или же решил попытать счастья в армии Карла?
— Конечно, нет! Ни войска Лещинского, ни армия Карла мне не нужны. (Крман опять увидел дорогие и пугающие бездонные карие глаза и не выдержал взгляда, опустил голову.) Я не отношусь к сторонникам ни того ни другого.
— С кем же ты?
— Давай об этом поговорим при следующей встрече.
— Но когда же она состоится? Ты приедешь ко мне еще раз?
— Постараюсь.
— Может быть, сейчас погостишь подольше?
— Нет, извини, но не смогу.
— Да какие же спешные дела тебя ждут?
Василий не ответил, но улыбнулся так спокойно, открыто, прямо глядя отцу в глаза, что Крман понял: дальнейшие расспросы бессмысленны…
— Не думай о грустном. Я рад был тебя повидать. А сейчас устал и очень хочу спать.
— Идем, — сказал Крман. — Отведу тебя в спальню. И перекрещу на ночь. Впервые в жизни совершу то, что полагалось бы делать отцу еще у колыбели твоей…
Сын ускакал на рассвете. А Крман ровно неделю ничего не мог делать. Мысли путались, все валилось из рук. Истина, где ты? Кто обладает тобою? Кто может поделиться этим богатством с остальными?
Итак, что же осуждать короля Августа, если в душах всех, даже в его собственной душе, сумрак и смятение? Может быть, это потому, что наступили такие времена. И эпоха какая-то необычная, пьяная. Ужасный и крайне непорядочный человек Август Сильный все-таки короновался. И как! Если бы Крман не гостил в ту пору у знакомого в Кракове и многое не видел собственными глазами, то никогда не поверил бы, что подобное вообще возможно.