Гайдамаки. Сборник романов
Шрифт:
— Написать бы ее в лохмотьях, с короной на голове, а вокруг — перепуганные лица, — сказал Фаддей.
— Пиши! — ответил ему Василий.
— За портреты юродивых денег не платят.
— Ну, как знаешь… Прощай. Тороплюсь.
Василий ушел твердым и скорым шагом. Он знал, куда идет. Перемахнул через гору около Высокого замка и спустился к каменному забору, ограждавшему сад и большой двухэтажный дом. Тут он пошел медленнее, стал покачиваться, будто был пьян, и гнусаво забормотал странную песню, которую трезвый человек, конечно же, петь не стал бы:
Вот
Спросил для лошади овса!
А Петр святой ему в ответ:
«В раю для конных места нет!
По раю ходят лишь пешком
И даже плачут шепотком!»
Затем Василий, будто бы утомясь, присел на большой камень. Камень этот лежал почти у самого забора, в густой тени. Василий посидел минут пять, прислушиваясь, не бродит ли кто-либо поблизости, а затем поднялся, легко перепрыгнул через забор в сад. Осторожно прокрался к дому, схватившись за опору балкона, подтянулся и перебросил через перила ногу. В доме было тихо, но в дальних окнах горел свет. Дверь, ведущая с балкона в комнату, была заперта. Но решительный поэт ножом открыл форточку, просунул в нее руку и отодвинул шпингалет. Дверь распахнулась. Василий тихо закрыл ее за собой, нащупал кресло и сел в него.
Где-то были слышны голоса и шаги. Но постепенно все утихло. Василий не знал, сколько просидел в темноте. Может быть, не меньше получаса. День был тяжелый и суетный. Василий устал. Ноги ныли. Стучала кровь в висках. Клонило ко сну. Но уснуть здесь, сейчас — это было бы совершенно некстати. Василий заставил себя подняться и подвинуть кресло к окну. Затем, подперев щеку рукой, стал глядеть на угомонившийся, темный и уже спящий город. Огни светились лишь на нескольких башнях, на центральной площади, у ратуши, и у двух пешеходных калиток. Звезд не было. А темнота казалась такой густой и плотной, что хоть ножом ее режь на кирпичи и строй из них дом. Собственно, почему обычный дом? Правильнее — дворец. И назвать его следовало бы дворцом Тьмы. И в таком дворце, конечно же, нашлось бы место царице Ночи, женщине красивой, но слишком уж гордой и жестокой. Она по своему усмотрению насылала бы тьму на целые страны и города. И тогда в одних местах все время светило бы солнце, а в других — постоянно господствовала бы ночь… Ну да, он опять начал фантазировать, как десятилетний мальчишка. Когда же он избавится от этой странной особенности, которой взрослым людям подобает стесняться?
Дверь скрипнула, блик света упал на лицо Василия. Вошла панна Мария со свечой.
— А, это ты? — сказала она так буднично, словно в появлении Василия в такую позднюю пору в ее будуаре не было ничего необычного. — Что-то случилось?
— Да, случилось! — сказал Василий, поднимаясь с кресел. — У тебя мокрые волосы… Почему?
— Но это так просто. Я всегда умываюсь перед сном.
— А заодно смываешь с лица грим?
— Я не пользуюсь даже обычными румянами. Почему ты появился здесь так поздно? Тебя видели?
— Кто бы стал за мной следить? Разве что твой Лянскоронский.
— Положим, Лянскоронскому это ни к чему. То, что ты здесь бываешь, для него не секрет. Я говорю о другом. В последние дни вокруг дома бродит странного вида человек с повязкой через лоб.
— Переодетый Лянскоронский. Если ты расхаживаешь по городу в виде святой Юлианы, то почему Лянскоронскому не одеться в рубище, не повязать себе лоб и не побродить вокруг твоего дома? Каждый
— Тебе ли попрекать меня? Ведь делаем общее. Что же касается пана Венцеслава Лянскоронского, то он, по крайней мере, хорошо воспитан. Нравитесь вы друг другу или не нравитесь, но пан Венцеслав умеет перешагнуть через личные чувства. Он прислал цветы и записку, из которой следует, что ему очень понравилась твоя пьеса о Цезаре.
— Уже успел!
— К людям надо быть добрее.
— К людям вообще надо быть добрым. Но сейчас мне хотелось бы поговорить о другом. Зачем тебе понадобилось разыгрывать святую Юлиану?
— Но ведь мы с тобой знаем, что рано или поздно Карл пойдет на Москву и Киев.
— Это знают все. Знает сам Карл, знает царь Петр, знают даже Львовские мальчишки. Ты не ответила на мой вопрос: для чего нужна Юлиана?
— Не знаю, — сказала панна Мария. — Мне этого захотелось, вот и все. А почему ты пишешь стихи и пьесы? Наверное, для того, чтобы в чем-то убедить людей, рассказать им нечто, чего они не знают. Я ничего не пишу, кроме писем. Вот мне и остается играть в святую Юлиану.
— Странно, — покачал головой Василий. — Ты знаешь, как я отношусь к тебе.
— Если верить твоим словам…
— Да, моим словам всегда надо верить. Лучшее, что я написал и напишу в будущем, будет посвящено тебе. Более того, мы спаяны общим делом.
— Нужно ли сейчас об этом, милый? Погляди за окно. Какая ночь! Кто знает, доведется ли нам еще раз любоваться такой. Жаль, что уже поздно и тебе пора уходить.
Она приотворила окно. Василий понял, что его вежливо, но твердо выпроваживают. Панна Мария умела тихо, незаметно настоять на своем.
— Прощай. Вернее — до завтра. Я не лягу, пока ты не доберешься до дому. Не забудь поставить на подоконник свечу.
Он возвращался знакомой тропой, ведущей мимо могил крестоносцев на Высоком замке. Город спал. Погасли огни, если не считать нескольких тусклых фонарей у застав. Думал Василий о панне Марии. Да, собственно, он о ней никогда и не Забывал — ни на час, ни на минуту — с того самого дня, когда увидел ее в доме Венцеслава Лянскоронского. Мчался ли в Пряшев, чтобы повидать отца, работал ли до полуночи над пьесой, он помнил, что есть на земле панна Мария, женщина, каждая встреча с которой была бы для него праздником, карнавалом, когда небо расцветает золотыми огнями фейерверков… Но почему же тогда их беседы с Марией так странны, почему они порой превращаются чуть ли не в жестокие споры? Ему казалось, что чего-то очень важного он никак не может панне Марии объяснить. Например, что он пишет вовсе не для того, чтобы прославиться. И даже не для того, чтобы навязать свои взгляды и мнения другим.
Возвратившись домой и поставив на подоконник свечу (чтобы Мария знала, что добрался благополучно), Василий сел писать письмо, хотя было странным, живя в одном городе, слать друг другу послания.
И вспомнилось Василию время, когда он с матерью жил в селе Залужном на Брацлавщине. Дом их стоял на площади-майдане, напротив единственной в Залужном церквушки. Отца Василий не знал. Никто в селе его никогда не видел. А самого Василия за глаза называли безбатчонком. Брацлавщина переходила из рук в руки. То здесь появлялись отряды Семена Палия, то казаки, то крымчаки. И Анна выбегала к тыну