Гайдамаки
Шрифт:
— Хороший конь. Это же он сегодня вас обоих спас.
Максим провел рукой по гриве, легонько почесал Орлика возле уха.
— Этому коню цены нет. Он всё мое богатство, всё состояние. И сват и побратим верный, как поют в песне. С виду неказистый, да и вылинял немного, переболел. Второй раз уже меня спасает. Когда-то ордынцы за мной гнались, нукеры [7] ханские. Под ними не кони — змеи. Как Орлик летел! Говорят, скотина бессловесная, ничего не понимает. Неправда это. К Орлику я тогда и нагайкой не коснулся. Мы убежали от нукеров уже далеко, буераком скакали… Вниз круто было, а я сразу не заметил. На всем скаку задняя подпруга в седле
7
Нукер — телохранитель.
Максим замолк, стал неторопливо набивать трубку.
— Какая могила высокая! — промолвил монах, показывая пальцем. — В степи безлюдной со славой кого-то схоронили.
Максим поднял голову, взглянул на могилу. На лоб его легла глубокая задумчивость.
По всей Украине стоят такие могилы, свидетели казацких побед и поражений, свидетели минувшей славы. Сколько о них песен кобзарями пропето, сколько рассказано удивительных былей! А они стоят, немые, неприветливые, только ветер колышет на них сухой бурьян да временами ночью залетает на могилу сыч, пугая путников своим печальным криком.
— Знатный кто-то лежит в этой могиле, — наконец вымолвил Максим и вынул из кисета кресало и губку. Губка была сырая, и Максим, придержав коня, взял трубку у одного из аргаталов. Отсыпав немного жару, он отдал трубку и догнал монаха.
— Ты откуда же знаешь, кто тут почивает? — поинтересовался монах.
Максим раскурил трубку, выпустил большой клубок дыма.
— Я не знаю, кто именно здесь похоронен. Знатный, говорю, кто-то лежит. Может, полковник или куренной какой-нибудь. Могила очень высокая. Оно же и после смерти так, как и при жизни. Чем знатнее, богаче, тем выше могилу насыпают. Бедному казаку кто насыплет? Да и сколько пришлось бы насыпать могил тех!
— Не богохульствуй, казак, не поноси святыню, — сурово прервал монах. — Не накликай гнева божьего, не забывай, что мы лишь гости на этом свете. Там, — он указал на небо, — все равны. На земле тоже каждый по себе памятку оставляет — и знатный и незнатный.
— Может, и так, — подумав, согласился Максим. — А есть тут в степи другая могила. Громовой называется. Она ещё повыше. Под нею, говорят, кошевой какой-то похоронен. А могила — Громовая оттого, что простой казак часовым на ней стоял, громом его убило. Вот могила и называется так, по казаку тому.
— Верстах в десяти от Мотроновской обители, — начал монах, — есть такое село…
— Вы, батюшка, из Мотроновской обители? А я голову ломаю, где я видел вас.
Максим ещё раз пристально посмотрел на монаха. Небольшие проницательные глаза, казалось, глядели на всех несколько презрительно, черные, как вороново крыло, волосы свободно спадали из-под клобука, густые усы, такая же густая борода наполовину закрывали полное лицо. Да, это был игумен Мотроновского монастыря, правитель православных монастырей и церквей на Правобережной Украине — Мелхиседек.
— Ты откуда же будешь, что знаешь меня? — в свою очередь спросил Мелхиседек.
— Из Медведовки.
— Это же возле нашего монастыря. Как звать тебя?
— Максимом. Максим Зализняк. Гончар.
— Зализняк? Не слышал о таком, хотя медведовцев знаю немало. У вас, почитай, полсела гончаров. Отец твой в местечке живет?
— Нет,
8
Ясырь — добыча, состоящая из пленных.
Мелхиседек, дернув повод, спросил:
— Чего же ты так далеко на заработки заехал?
— Понесло, как говорят, за двадцать верст киселя хлебать, — усмехнулся Максим. И продолжал уже без усмешки: — Спроси, отче, куда я не ездил. Одни гутарят, там лучше, другие — вон там… Лучше там, где нас нет. Однако дома едва ли не хуже всего. Там, где мы были, хоть немного свободнее: когда захотел, тогда и ушел от хозяина. А дома — нанялся к пану, к примеру, на пять лет, так все пять лет, как один день, отбудь. Да ещё того и гляди из вольного казака крепостным станешь… Что же, отче, нового в нашей стороне? Давно я не был в своем селе.
Мелхиседек сжал полные губы, покачал головой.
— В том и беда наша, что очень плохо, — сказал он хмуро. — Униаты бесчинствуют. Попов православных выгоняют, палками бьют их, бороды в клочья рвут, закрывают церкви святые.
— И много их?
— С войском идут на Подольскую Украину, не признают привилегий, которые когда-то дали православным церквам короли польские. Монастырь наш хотели разорить. Не знаем, откуда и помощи ждать. Тщетна всякая надежда людская. В писании сказано: «Не надейся на князя, на сынов рода человеческого — в них нет спасения. На бога положись».
— А своего ума держись, — бросил сердито Зализняк и, громко крикнув: — Хлопцы, вон фигура [9] виднеется! — дернул за поводья.
Конь пошел размашистой рысью.
Вскоре уже хорошо можно было разглядеть не только фигуру, но и двух дозорных возле нее. Через всю степь протянулась цепь таких фигур. Дни и ночи караулят возле них дозорные — один внизу с лошадьми, другой на верхушке дерева, — осматривают степь. Заметит казак с дерева орду, подаст знак товарищу; высечет тот огонь, поднесет пук соломы к просмоленной веревке. Все двадцать бочек со смолой вспыхнут сразу, от нижней до верхней. Дозорные с другой фигуры увидят тот огонь, подожгут свою, затем вспыхнет третья, четвертая… И пускай быстрее ветра скачут татарские кони, однако не обогнать им огня, не убежать им от запорожцев, которые уже мчат из Сечи наперерез.
9
Фигура — сооружение из 20 бочек, поставленных одна на другую.
Максим помахал дозорным шапкой и повернул коня вправо, где в продолговатой долине, окруженной невысоким валом с частоколом, окутанный вечернею мглой, виднелся редут. Зализняк подъехал к воротам и постучал нагайкой. Громко крикнул:
— Пугу! Пугу! [10]
Их уже давно заметили, потому что сразу же с башни над воротами откликнулось на казачий призыв несколько голосов:
— Пугу? Пугу?
— Казак из Луга.
На минуту воцарилось молчание.
Есаул, высунув по самые плечи голову, обвел долгим взглядом оборванных, на плохих конях аргаталов. Он помолчал, словно обдумывая, что делать, для чего-то чмокнул губами и махнул рукой одному казаку:
10
«Пугу! Пугу!» — «Казак из Луга» — казацкий пароль.