Газета День Литературы # 109 (2005 9)
Шрифт:
Вечные вечно бунтующие рабы.
Эти всесветные и безродные,
Без времени, места и судьбы.
Не знающие права любви и самозабвения,
А только право "хочу" и "я".
Не ведающие веры и смирения,
А только гордыню и сомнения,
Пожирающие всё и вся.
Не имеющие в этой земле
Отчих могил и корней.
И пути во свете и мгле,
Горе народу,
Приютившему, вскормившему
И пустившему их к власти!
Они снова и снова
Заявляют свои права
На свои свободу и счастье.
Свободу и счастье раба —
Бунтовать.
Заявляют свои права
На весь мир и на всех людей,
На все века, и земли, и судьбы,
Потому что у них нет ничего своего
И никогда не бывать.
И снова и снова
Они лишают меня моего права
Любить и верить
И служить.
И свободы — жертвовать собой
Своей родине, роду, народу.
И жить,
Смиренно и верно
Возделывая в меру своих сил и талантов
Поле отцов безмерное.
Идти их путём среди людей и племён
На этой земле
И в согласии с ходом времён.
Они своим хаем и воплями,
Толпами и хождениями,
Грамотами и прошениями,
Газетами и листовками,
Воровскими пулями и ножами
Лишили меня покоя души
И мысли мои смешали.
Выбили из моих рук
Серп и молот, кисть и перо,
Скальпель и мастерок.
И в смятенье и тревоге,
В горе и гневе
Пустые мои руки,
Хватая лишь ветерок,
Ищут тяжесть себе в упор
И не знают чего взять —
Камень ли, палку,
Ружьё ли, топор.
Лишь этого они просят и требуют,
Лишь этого они заслуживают.
Ибо только это
Снова и снова даёт им право
Оставаться собой
И быть вечно бесправными и несвободными,
Вечными вечно бунтующими рабами,
И заявлять свои права
На свою свободу —
Свободу раба —
Бунтовать.
И на весь мир и на всех людей,
На все века, и земли, и судьбы.
Чему никогда
Потому что Богом они лишены
Времени и пути и страны
Навечно.
За Иудин грех нелюдимый.
И только вечный раб
Вечно хочет быть господином.
Владимир Бондаренко ЭЛЕГИЧЕСКОЕ ПРОСТОДУШИЕ КОЛИ ДМИТРИЕВА
Так и уходят мои сверстники из жизни: один за другим. Анатолий Афанасьев, Вячеслав Дёгтев, Геннадий Касмынин, Петр Паламарчук, Евгений Лебедев, Николай Дмитриев… Лучшие из лучших, талантливейшие из талантливейших. Коля Дмитриев весь был — озарение нашего поколения. Он всем нам доказал, что можно в любые времена писать свободно и обо всем, что тревожит душу. Доказал в свои двадцать с небольшим лет, выпустив еще в 1975 году первую книгу "Я — от мира сего", а вскоре став и лауреатом третьей по значимости литературной государственной премии России. Без всяких "паровозиков" и прочих литературных ремесленнических приспособлений. Он и был — от мира сего, до кончика своих пальцев, до последней своей строчки. Не менялся ни во времени, ни в славе своей, ни в привязанностях. Став первой юной советской поэтической звездой семидесятых годов ещё в двадцать два года, он отвернулся от своей звездной славы, будто её и не было, будто премии в то время давали запросто всем талантливым и юным поэтам и писателям. Вот уж кто никогда не походил ни внешне, ни внутренне на некоего писательского лауреата. Да и уважение старших, от Николая Старшинова до Юрия Кузнецова, он завоевал не поведением своим, не литературными доспехами, а единственно — стихами.
Родился зимой 1953 года, на Николу, в Подмосковье, в Рузском районе, закончил школу, институт, работал учителем литературы в Балашихе. И к пятидесяти годам выпустил восемь поэтических книг. С зимним Николой и прожил всю свою жизнь, с ним и умер, слегка пережив свое пятидесятилетие.
Напомню: я — зимний Никола,
Полжизни стихи бормочу.
Толкаю судьбы своей коло,
По замяти коло качу.
Не шибко счастливое коло.
Да разве другое найти!
Ну вот и старайся, Никола,
Стихи бормочи и — кати!
Вот и бормотал назло всем недругам и завистникам свои лучшие земные стихи в далеко не самое поэтическое время. Мне кажется, он писал свои лучшие стихи и в двадцать, и в тридцать, и в сорок, и в пятьдесят лет. У него не было срывов и провалов, его лирическая одержимость всегда была органична и проста. Вдали от литературных свар, свой среди своих, поэт из своего народа, он не любил похвальбу в свой адрес. Впрочем, о нём много и не писали. Хотя признавали его самые разные поэты. И левые, и правые. Когда-то, когда ему ещё было двадцать два года, в предисловии к первой книжке "Я — от мира сего", вышедшей в издательстве "Молодая гвардия" в серии "Молодые голоса", Римма Казакова писала: "Стихи Дмитриева… напоминают неброский пейзаж средней полосы России. Эти ситцевые, чуть выгоревшие на солнце краски не поражают воображения, но в лицо этих холмов, то заплаканное, то улыбающееся, можно смотреть всю жизнь". Сказано по-женски красиво, но неточно. Поэзия Николая Дмитриева всегда была образна, неожиданна и выразительна. И могла поразить воображение, как поражают воображение изысканные наличники на деревенских окнах, коньки на избах, цветастые платки. Как поражает воображение всего мира русский танец и русская песня. Несомненно, в своих поэтических истоках, Николай Дмитриев фольклорен, но это не стилизованная книжная фольклорность, и даже не клюевская сказовая образность. Это язык той же улицы и того же поселка, где жил и трудился Николай Дмитриев. Он — сколок своего времени, пятидесятых годов ХХ века. Вот и фольклор его как бы замыкал весь русский национальный фольклор, был последним его живым проявлением в письменной литературе.