Газета День Литературы # 122 (2006 10)

День Литературы Газета

empty-line />

В сентябре этого года крупнейшее мировое издательство "Ашет" (HACHETTE) выпустило на французском языке роман Александра Потемкина "Я", подписав с ним соглашение о передаче авторских прав на издание его книг во всех странах мира. В перспективе книга будет переведена на 10 европейских языков, ближайший — испанский. Для любого, наверное, автора была бы важна и приятна такая серьезная инициатива известного издательства. В последнем номере французского журнала "Transsuege 12" помещена рецензия на роман "Я". Мы поздравляем Александра Петровича с новой книгой, которую будут читать французские любители литературы.

Александр Потемкин — сложная, неспокойная личность. Он автор нескольких книг художественной прозы, его повести и романы "Стол", "Я", "Изгой", "Мания" и другие были прочитаны самыми разными критиками. А талантливые научные монографии "Виртуальная экономика", "Элитная экономика" и недавно вышедшая "Бюрократическая экономика" представляют его как крупного ученого-экономиста, облеченного докторской степенью (ведущий сотрудник Института экономики РАН, преподаватель экономического факультета МГУ). Он — увлеченный и грамотный предприниматель. Такая успешность, такая концентрация "витальных сил" в одном человеке

отчасти мистифицировали его фигуру — журналисты и пишущая публика словно заранее не верят в его бескорыстное отношение к литературе, а тем более в его нежелание вообще устраивать себе или своим книгам пиар. Современный служитель культуры не готов считать, что состоятельный человек, имеющий не одну "потемкинскую деревню", думает и о чем-то существенно другом, кроме фондовых, валютных и кредитных рынков. Рядом с Потемкиным находиться в некотором смысле опасно — можешь тут же быть заподозрен бдительными "служителями муз" в самой что ни на есть банальной продажности… Ведь если он "может все купить", то почему бы не считать, что и читателя, и критика он себе покупает, и даже сотни зрителей для собственного творческого вечера он тоже "купил"! Увы, современный интеллигент не столь бескорыстен, чтобы верить в чистый интерес других. И все же… Беседа, которую ведет наш корреспондент с Александром Потёмкиным, имеет полное основание претендовать на внимание читающей публики. Александр Петрович говорит о том, что волнует очень многих людей в России. Тех людей, которым очень не хотелось бы, чтобы культура стала навсегда "прибежищем негодяев", вслед за когда-то оболганным патриотизмом. Патриотизм отчасти реабилитировали. А вот с культурой все обстоит сложнее.

От редакции

Владимир Бондаренко. Александр Петрович! Вас не смущает выражение "потемкинская деревня", которое часто упоминают в связи с вашей фамилией. Ведь нынче все плохо друг друга слышат.

Александр Потёмкин. Совсем нет: свои "деревни" я ставлю крепко. Миф о "потемкинских деревнях" — яркий образец человеческой внушаемости. Многие знают, что светлейший князь якобы вводил в заблуждение императрицу Екатерину, выстраивая деревни-декорации, выгоняя одно и то же "стадо тучное коров" вдоль пути ее следования на юг. Но многие ли сегодня помнят, что он построил сильный черноморский флот России, укреплял южные города, являлся отменным стратегом и полководцем? Впрочем, что говорить о веке ХVIII, когда на недавнем телевизионном ток-шоу студенты-искусствоведы не могли ответить на вопрос: "Почему Третьяковская галерея называется именно так?" В первом случае мы видим сознательную мифологизацию собственной истории, во втором — увы, бессознательную антикультурность, которая вполне комфортно себя чувствует в своем невежестве. Так создается прецедент — можно совершенно открыто и, я бы сказал, "законно" не знать, не помнить и не желать знать. Я даже не уличаю тех столичных студентов, скорее, все это я понимаю как трагедию современной культурной ситуации в России. Хотя вот так, запросто, вряд ли вам и в Германии студенты ответят на вопрос, кто такой Гессе или кто написал "Волшебную гору", уж не говоря о Максе Штирнере, которого даже редкие букинисты немецких городов лишь смутно помнят, а он был в высшей степени характерным умом европейской цивилизации.

В.Б. Это правда, культурное обнищание коснулось в новом веке многих европейских стран. Но мы все же с Вами больше болеем Россией и своей культурой. Вы сказали очень жестко — о трагедии культуры, и я не могу пройти мимо этой оценки. Тут стоит остановиться.

А.П. Культура — очень сложный организм, состояние которого во многом определяется качеством ее "носителей". Появились технологические носители, но при всей их развитости, они все же не главные. Главным остается человек. И состояние культуры зависит, прежде всего, от современного сознания, от сознания тех, кто эту культуру создает. Меня всегда привлекала проблема человеческого сознания. Сегодня оно очень изощрено, а в чем-то извращено. Так и общественное культурное сознание — мне его состояние напоминает разобранный конструктор, свалку идей и вещей, где все равны, но это равенство чудовищно. Тут все смешалось — Лев Толстой с Пелевиным и Татьяной Толстой, Маринина и Устинова — с Достоевским (ведь современному человеку уже кажется, что Достоевский писал исключительно детективы, и никак не хуже одной или другой). Ну а "с Пушкиным на дружеской ноге", пожалуй, каждый третий современный поэт. Какое-то ненормальное сопряжение несопрягаемого, а в итоге накапливается энергия отторжения, поскольку делается в культуре то, что не делалось никогда прежде. В одну упряжку впрячь "коня и трепетную лань" было "не можно". А теперь это можно! И чем уродливее они будут двигаться, тем интереснее глазеть. Следствие таких пикантных и бездушных забав — дезориентация публики, деградация вкусов, потеря массового эстетического чувства. И процесс этот не становится объектом общественной тревоги, серьезного обсуждения, анализа. А ведь в культурной дезориентации виноват совершенно определенный круг лиц.

В.Б. Вы не боитесь их назвать?

А.П. Дело не в именах. Я спорю не с тем или иным автором, писателем, критиком, но пытаюсь понять масштабы, мотивы и закономерности их деятельности. И буду, кстати, совсем не против, если поймут и меня. Нынешняя культура, пытаются нам объяснить, — ровный плац, где всякий марширует, как ему взбредет в голову, причем без каких-либо правил. Одни предпочитают подзаборную ругань и "кроют по матушке всю нашу жизнь", другие пишут "как слышат", третьи собственное мычание выдают за творчество.

А.П. Такое представление о культуре и литературе пока все еще выгодно — ведь на убогом фоне середнячок кажется крупным талантом. Почему в редких литературных телепрограммах одни и те же персоны годами "беседуют" друг с другом? Да просто потому, что появление подлинно умного, творческого и независимого в суждениях человека рядом с ними выявит их настоящий рост: "великан" предстанет карликом, каков он и есть.

Культура — это многоэтажное здание, у которого есть фундамент, есть опоры, несущие стены, балки и перекрытия, и есть вершина — потолок и кровля. Но поскольку все у нас теперь страшно свободны, то очень многим сразу захотелось влезть на самую вершину (где, как известно, во все времена располагались подлинные гении) — влезть самовольно, не дожидаясь, пока старушка-история все расставит на свои места. Это культурное самоуправство поддерживается чиновниками — избирательными грантами, поездками на международные книжные ярмарки, премиями и т. д. Официальные лица как бы дают статус ловким подельщикам. Я бы даже сказал, что существует своего рода проституция среди пишущей братии: один заплатит — о нем хорошо напишут, другой больше

обласкает-заплатит — еще "сладостнее" изобразят. Довольно пошлый Виктор Ерофеев, с банальным набором псевдомодных тем и "свободой" матерных выражений как выдающийся метр представляет русскую литературу в Европах, который год ведет какие-то вялотекущие передачи на телевидении, где также опошляет и принижает любую тему, к которой прикасается! Но трагедия не в том, что маячит вот такой Ерофеев (в советское время тоже много было растиражированных писателей, которых все теперь забыли), — трагедия в том, что когда не удается покорить вершину, тогда сносят здание. И на обломки (превращенные в "баррикады свободы", а потом — в комфортабельные офисы) взбираются, будто на вершину. Не знаю, быть может, мы уже упустили ситуацию, когда возможно оздоровление, когда еще можно вернуть все к норме. Но, по крайней мере, думать и говорить об этом стоит. XIX век, при всех его противоречиях, был временем больших идей и крупных споров по существу. Век XX принес много страданий, потрясений и разочарований. А новый XXI — начался как век культурного упадка и тотального разлива масскульта и шоу-бизнеса. Если вернуться к современной российской литературе, то в чем это выражается? Есть обойма "модных писателей". Она хорошо известна — Сорокин да Пригов, Ерофеев да Толстая, Пелевин да Акунин, критики Немзер, Агеев, Александров, был еще модный Курицын, да куда-то исчез, видимо, рынок поглотил. Они никак не продолжают и не развивают великую традицию русской словесности. Боже сохрани! Что бы они о себе ни говорили, на что бы ни претендовали, как бы их ни возносили — они не являются авторитетными национальными фигурами. А ведь для большого писателя в России роль "властителя умов" не искусственна, а органична.

В.Б. Я понимаю Вас так — когда-то был очень известен литературный манифест "Называть вещи своими именами". Вы считаете, не следует превращать литературу в кумирню?

А.П. Именно так. Вопрос о национальных талантах — очень сложный, и, как правило, он редко решается при жизни писателя. Тут идут более медленные, выборочные и выбраковочные процессы. Сегодня мы видим, кто действительно стал советским классиком, а кто преодолел "советскость" и стал в ряд русских классиков. Но не нам сейчас окончательно решать эту проблему. Задача современников иная — сопротивляться подменам, помня, что молодости любая новизна привлекательна.

В.Б. Если вернуться к вашему образу литературы (и культуры) как иерархической структуре ("здание"), то логично допустить, что есть в ней и нижние этажи, и ложные этажи, помимо высоких?

А.П. Те персоны, которые мной упоминались, я бы точно поместил на ложном этаже литературы, где объем таланта слишком преувеличен. Я полагаю более честными авторов, у которых есть точная самооценка. Кажется, Д.Донцова сказала, что она не претендует на лавры писателя. Тут стоило бы сказать похвальное слово в адрес литераторов, которых я называю коммерческими. Они никого не дурят, не обольщаются тиражами — ведь тираж сегодня умалчивает о мере таланта. Они просто живут в условиях рынка и трудом зарабатывают деньги. И все понимают, что это чтиво, не претендующее ни на вечность, ни на вечные вопросы. В этом пласте паралитературы свои жестокие законы — чтобы тебя не забыли, нужно все время выдавать энное количество романов, нужен острый сюжет, простецкие и предсказуемые характеристики героев. Я считаю, что это весьма нелегкий хлеб, если встать на поток. Почти как у станка.

В.Б. Но среди этой массовой коммерческой литературы есть совершенно определенный пласт литературы "мистической", которая якобы раскрывает всяческие тайны — заговоров и орденов, мироздания и души. Как Вы, столь ценящий рационализм и интеллект, относитесь к этому роду "чтива"?

А.П. Я считаю, что наше время, при всей власти экономики, увеличении доли технологий во всем — от управления до быта, — наше время, как ни парадоксально, отчасти безумно. Словно человеческий разум потерял контроль над собой. Кто-то из немцев назвал это состояние "разум в трауре". Никакого подлинного рационализма нет. Напротив, люди — все и немедленно — хотят овладеть чудом и тайной, будь то "тайное знание" по Блаватской или Рериху. Все просто "сдвинулись" как раз на удешевленном мистицизме и магизме. На книжной выставке я видел серию (не помню какое, но крупное издательство) именно такой литературы. Имя автора иностранное, не исключено, что выдуманное. В этой серии вышла некая "Исповедь Люцифера", а рядом "Христос смеющийся" (может, я не совсем точно запомнил название, но суть такая). Что за необыкновенный автор, который вот так прямо вступает в контакт с Люцифером и тот ему "исповедуется"! А вообще это дикость — даже не в религиозном, а в культурном смысле: в рамках одной серии соединять такие несовместимые по масштабу явления… Это тоже коммерческая литература, поддерживающая и отражающая страшный инфантилизм современного человека, — узнать "магический рецепт" и решить все проблемы! Выпить таблетку и похудеть! Выпить таблетку и тут же выучить чужой язык!

В.Б. А считаете ли вы, что возможна "элитная литература"? И как вы ее понимаете?

А.П. В самом сочетании "элитная литература" есть какая-то неточнофсть. Я считаю, что элитная литература — это не литература для избранных, но литература для ценителей. Ценителей эксперимента, идей. Я прочитал роман Веры Галактионовой "5/4 накануне тишины" и считаю его очень изощренным по форме, даже переусложненным, но у него, конечно, будет свой читатель. Олега Павлова читал — этот автор обладает большим и еще не реализованным потенциалом. Жаль, что рано умер Геннадий Головин — очень тяжелую прозу писал он в последнее время, видимо, современность его и "съела". У литературы могут быть свои внутренние эстетические задачи. Я, например, хочу попробовать писать бессюжетную прозу. Но при этом совершенно не претендую на то, чтобы читающая публика выражала мне свое восхищение. Это моя внутренняя задача, и если она будет понята и кем-то со мной разделена, буду благодарен. А если оглянуться вокруг — придется признать, что "элитным" становится вообще состояние культурного человека. Культура делается роскошью, чтобы насладиться ею, необходимо затратить много сил. Культура обязывает к интеллектуальному и душевному "тренингу". Современный же человек становится все менее зрелым. "Невзрослость" даже удобна — можно не выбирать самому, а просто довериться рекламе. В Германии Томаса Манна читают не более двух тысяч человек. Едва ли большее количество читает в России Лескова. Считаю интеллектуалом Анатолия Королева (прочитал его старый роман "Эрон"), но круг его идей, стилевые изыски, его русское западничество вряд ли интересны широкой публике. А вот Михаила Шишкина, живущего на Западе, я не могу назвать "элитным" писателем. Он, на мой взгляд, простоват по стилю и идеям, хотя о романе "Венерин волос" критики говорили как об "интеллектуальной прозе", "нечитабельном романе", очень "сложном для массовых тиражей".