Газета День Литературы # 133 (2007 9)
Шрифт:
Голубой Венеры дым
По болоту вьётся
И мечтанием пустым
В сердце остаётся.
Расписные терема
В воздухе рисует.
В них глядит сырая тьма,
Ворожит, колдует.
Рядом, тишину храня,
Отживает тихо
Тягостно и лихо.
И над сонною землёй
Искорок круженье
Обращает сказкой злой
Плоти мёртвой тленье.
***
…Расплакались небеса,
Дождём поливая зори…
Что счастье? – одна слеза!
А если их много – горе!
НИКОЛАЮ РУБЦОВУ
Это были стихи. Это были стихи!
Просто были стихи… но какие! –
Отмывалась душа.
Отпускались грехи.
Это – вечная боль по России.
Это были не рифмы,
а рифы, на них
Разбивались бесчувствия шхуны.
Вот таков и бывает он,
подлинный стих.
Вот такие звенящие струны!
Кто осмелится
после ещё написать –
Это будет подобье подобий.
Устреми мысль и чувства
под небеса –
Не получится; даже не пробуй!
Только чистый простор
непробуженных строк –
Он всё манит тебя, он всё манит.
Кто же, кто
преподаст тебе новый урок
В этом горестном жизни тумане?..
Захар Прилепин БАБУШКА, ОСЫ, АРБУЗ (Рассказ)
Бабушка ела арбуз.
Это было чудесным лакомством августа.
Мы – большая, нежная семья – собирали картошку. Я до сих пор помню этот весёлый звук – удар картофелин о дно ведра. Вёдра были дырявые, воду носить в них было нельзя, им оставалось исполнить последнее и главное предназначение – донести картофельные плоды до пузатых мешков, стоявших у самой кромки огорода.
Картофель ссыпался в мешки уже с тихим, гуркающим,
Мешки тоже были рваные, но не сильно; иногда из тонко порванной боковины вылуплялась маленькая, легкомысленная картофелинка. Когда мешок поднимали, она выпрыгивала на землю, сразу же зарываясь в мягком чернозёме, и больше никто её не вспоминал.
Было солнечно, но солнечный свет уже был полон августом, его медленным и медовым исходом.
Я всё время ловил себя на мысли, что мне хочется встать и долго смотреть на солнечный диск, будто расставаясь с ним на долгое счастливое плаванье. Наверное, мне просто не хотелось работать.
Подумав, я сказал, что едва ли сбор картошки является мужским делом, но меня не поддержали. Против были: моя мать, моя тётка, мои сёстры и даже забежавшая помочь соседка.
Только бабушка вступилась за меня.
– А то мужское! – сказала она. – Когда это мужики в земле ковырялись. Это бабьи заботы. Ложись вон на травку, пока мы собираем. Вон какие мешки таскаешь, надорвёшься.
Бабушка говорила всё это с неизменной своей, милой иронией – и всё равно бабы закричали на неё, замахали руками, говоря наперебой, что только мужчины и должны рыться в земле, некуда их больше приспособить.
Иные, взрослые мужики, между тем, не работали. Дед возился во дворе с косами, подтачивая и подбивая их. Отец ушёл на базар, и обратно, видимо, не торопился. Крёстный отец мой – брат отца родного, полёживал возле трактора.
Утром он попытался трактор завести, но что-то неверное сделал механизму, и трактор непоправимо заглох.
Случайный, проходил час спустя сосед Орхан, беженец с юга, тракторист.
Он был добрый человек и вовсе не понимал шуток.
Крёстный относился к соседу крайне благодушно и, когда мог, выручал в неприятностях. Разве что стремился при каждом удобном случае Орхана разыграть.
– Орхан, здорово, – поприветствовал крёстный проходившего соседа.
– Привет! – сухо сказал Орхан, всегда ожидавший от крёстного какой-нибудь выходки.
Крёстный изобразил необыкновенную занятость, сделав лицо серьёзное и озабоченное:
– Слушай, – сказал он торопливо. – Бабы торопят – а мне ещё свиней надо покормить. Заведи трактор, Орхан? Заведи-заведи, а я сейчас прибегу.
Орхан не успел ответить, как крёстный ушлёпал в забубённых тапках во двор. Все, кроме Орхана, сразу приметили, что, сделав круг по двору, крёстный припал к тому оконцу в сарае, куда выбрасывают навоз.
Потоптавшись и, несмотря на всю нелепость ситуации – чего б весёлому соседу не завести свою машину самому? – Орхан полез в трактор. Спустя минуту трактор взревел, зачихал, и снова смолк.
Крёстный уже успел добежать до огорода с вытаращенными глазами: