Газета День Литературы # 135 (2007 11)
Шрифт:
То есть, называя рукопись "Крестный путь", Юрий Кузнецов давал не просто заголовок очередной книги – он определял весь свой жизненный путь и всё свое творчество. Он подводил итог.
Что же вы извратили его слово, господа издательские СовЫ?..
Ну да ладно. Всё минется, одна правда останется.
Но вернёмся к стихотворению "Крестный путь". Конечно, это о себе, о своём пути. Образ так называемого лирического героя в стихах Кузнецов не признавал. Видно, не терпел условностей и натяжек за их лживость. И об
Последнее, думаю, касается не только лирики любовной…
Всю жизнь он шёл путём поэта, считая и заявляя, что поэзия превыше всего. (Об этом подробнее чуть позже.) Но вот в стихотворении "Крестный путь" появляется другое понимание:
Я иду на ту сторону
Вдоль заветных крестов…
Та сторона – это уже не Поэзия. И она отнюдь не родная сторона.
А на той на сторонушке
Что-то брезжит вдали…
Хоть на каменной горушке,
Крестный путь, не пыли!
К поэту приходит понимание истинного направления своего пути. И "на каменной горушке" – на своём Лобном месте – он строго одёргивает себя, свой крестный путь: "Не пыли!"
И чудится ему: Голгофе настоящей – "дальней каменной горушке"
…Снится сон во Христе,
Что с обратной сторонушки
Я распят на кресте.
Вот где настоящее. Не "Золотой горе" – Парнасу, где уверенно и безоглядно пировал с избранными 30-летний поэт, а дальней святой горушке снится о нём вещий сон.
Вот истинная цель пути и смысл судьбы.
Но что это за "обратная сторонушка"? Почему ворон кричит, чтобы не глядел "на ту сторону Мирового креста"?
Всякий взявший свой крест и понёсший его до конца распинается со Христом.
Возможно, поэт, с его стереоскопическим взглядом на жизнь и на смыслы, увидел пустую – незанятую – сторону того Мирового креста на Голгофе. Она ведь незаметна для стороннего взгляда. Кто в миру видит, как распинается со Христом тот или иной человек? Кто же заглядывает туда, по обратную сторону креста? Да и сам человек, знает ли, что судьба распинает его на кресте? Видит ли он себя?.. Готов ли он к такому знанию? Не возгордится ли, узнав высокую о себе правду?
Нет, неспроста кричит старый ворон.
И поэт сторонится утверждений, смиренно отдавая истину вещему сну "дальней каменной горушки".
Как это по-русски о Голгофе – горушка!
"Только в русском (точнее,
...Ни "тёмное подобье" истинной жизни, ни "слабое бессмертье" человеческой славы его уже не устраивало. Всё это душой было изжито…
Крестный путь…
Что мы знаем о том или ином человеке? Даже если были знакомы с ним, виделись, разговаривали… Даже если – с напряжённой душою и мыслью – вчитывались в его заветные сроки, пытаясь понять и восчувствовать их суть?..
Увы, мы знаем лишь то, что нам кажется. А это отчасти призрак, сон. Сходится ли наше знание с истиной? Бог знает!.. (Да, вот Он-то, Единственный, и знает. Ибо только Ему вполне известно всё – и наша душа, и душа того, кого мы пытаемся постичь и кто сам, быть может – да и наверняка – не знал себя вполне.) Все мы – лишь то или иное воплощение замысла Бога о нас, и не дано нам знать наверное, как исполнено то, что Им было задумано. Очень уж высок Божественный помысл, вряд ли среди смертных хоть кому-нибудь, кроме Его святых, удалось исполнить в жизни своё назначение…
В одном можно не сомневаться: каждый, кто жил по-настоящему, на пределе всех своих сил, всё же приблизился к тому, что – с его рождением – Бог помыслил о нём и предназначил ему осуществить на земле.
Сама наша жизнь – по неведению нашему прошлого и будущего, по приблизительности познания настоящего, людей, даже самого себя, по краткости и прерывистости впечатлений – тоже больше напоминает сон. Явь же, в целокупности и полноте, в понимании сути всего происшедшего, происходящего и того, что произойдёт, дана лишь Высшему, Который и назван Вседержителем…
Словом, я вовсе не притязаю на то, что вполне постигаю личность Юрия Поликарповича Кузнецова и его поэтическое творчество. Эти заметки – только попытка приблизиться к пониманию его. (Как, впрочем, и заметки любого другого человека, кто писал о поэте или напишет.)
…Кузнецов был для меня не просто поэт, не просто человек, а – нечто. По крайней мере чудился таким. Сейчас не знаю, не уверен… но довольно долгое время. Это труднообъяснимо, но это так. Никто из современников, очных и заочных (а видел я многих), больше таковым не казался. Да и вряд ли уже покажется.
Нечто… облако. Или лучше по-старинному – облак. Облак света и дыма. Дым в облаке – туман, влажная мгла. Свет и вода – жизнь. Но облако парит над родной землёй, и в нём ещё – дым Отечества. Дым – это и отстранённость. Ото всех, ото всего. Что-то, куда как важнее всего на свете и всех на свете, – совершается в нём, внутри, на глубине, – может, и сам он не знает что. Но тем более надо прислушаться, чтобы не упустить, понять это глубинное, таинственное. А все – мешают, и всё – мешает, отвлекает. Вот и отстранённость. (Поэт, собственно, прежде всего странник в самом себе, в своих глубинах. Пойди туда, не знаю куда; найди то, не знаю что; – вот его суть, его постоянное состояние. Загадал Бог загадку, а ты разгадывай.)