Газета День Литературы # 137 (2008 1)

День Литературы Газета

— Ни пуха, капитан, — не поднимаясь с кровати, Ваня прощально махнул рукой.

Прошла неделя.

Бомжара отоспался, посвежел. Как-то собрался, съездил в Можайск, нашёл свою компанию. Но невесёлая получилась встреча, хотя с гостинцами приехал. В тот же день и вернулся.

А на следующее утро пришёл Зайцев — с букетом астр. Махровых раздобыл капитан, тёмно-фиолетовых, цвета ночного неба. Тяжело поднявшись со своей койки, бомжара подошёл к цветам, осторожно потрогал их пальцами, скользнул по верхним лепесткам ладонью, опустил в астры лицо и на какое-то

время замер, вдыхая несильный запах осени.

— Как я понял, убийцу ты всё-таки изловил? — спросил он, снова усевшись на койку.

— Задержал, — поправил Зайцев.

— Сопротивлялся?

— Плакал. Очень переживал.

— Ишь ты… А крест на кофейной гуще он видел?

— Видел.

— Пренебрёг, значит, предостережением высших сил… Не любят они этого.

— Кто?

— Силы… А скажи … По гороскопу он кто?

— Дева он, Ваня. Видишь, в какой компании ты оказался…

— Что ж делать, в семье не без урода, — усмехнулся Ваня, вскинув правую руку вверх и чуть назад. — Наливай, капитан. Ведь не может такого быть, чтобы у тебя в сумке ничего не нашлось… Отпразднуем победу над тёмными силами зла!

— Что-то невесёлые у нас победы, Ваня.

— А бывают ли они весёлые? Настали времена, капитан, когда победы и поражения ничем друг от дружки почти не отличаются. И беды не печалят, и радость не радует. Наливай, чего ждёшь… Не тяни.

Юрий Голубицкий ПОЧЕМУ УШЁЛ БОГ?

Рождество 2007 года довелось встречать в Бонне, в семье местных врачей, в которую вошла дочь Александра, связав свою судьбу с младшим отпрыском этого уважаемого в городе рода.

Тон, душевный настрой праздничному вечеру сообщили Александра и её мать Вера — профессиональные пианистки, заранее подготовившие каждая свою партию фа-минорной "Фантазии" Шуберта для четырёх рук. Жена готовила музыкальный рождественский подарок немецким родственникам в Москве, наша дочь — в Дортмунде, где с недавних пор работает в местном театре оперы и балета. Две дортмундских репетиции накануне Рождества ушли у пианисток на необходимое ансамблевое сыгрывание, на выстраивание звукового баланса, уточнение темпов и нюансировок. И вот — исполнительская премьера в рождественский вечер прекрасной, прозрачно печальной романтической музыки, увы, довольно редко звучащей в наши дни…

Я слушал Шуберта и мысленно бродил по затихшему Бонну. Мне с первого приезда нравится этот город. Не в последнюю очередь нравится тем, как горожане настойчиво, но без ажитации, стремятся преодолеть ту естественную растерянность, которая связана с потерей их городом столичного статуса. После объединения Германии и возвращения Берлину столичных функций вдруг выяснилось, что сшитый по столичной моде повседневный костюм оказался Бонну излишне просторным, а фрак для светской жизни, тон в которой десятилетиями задавали блестящие дипломатические рауты, и вовсе пришлось перевесить вглубь платяного шкафа.

Печально? Конечно! Но — не более того. Город сдержанно и благородно продолжает жить, стараясь с минимальными потерями для горожан встроиться в новую социально-политическую реальность. Вот бы и моей стране после трагического для большинства русских людей распада красной империи так же сдержанно и благородно искать себя в сложном, всегда суровом к проявившим слабость людям и странам мире…

Затем, после ритуала возжжения свечей на ёлке

в честь тех, кого нам более других хотелось видеть за нашим рождественским столом, после сопровождаемого восторженными возгласами обмена подарками, после шампанского из рейнского Рислинга, после гуся с тушёной красной капустой под сухое красное вино состоялась вполне реальная прогулка по вечернему Бонну. Завершилась она для нас, москвичей, на вымощенной терракотовой плиткой Театральной площади у дверей отеля. Вот уж точно — театральной! И не столько от того, что значительную часть площади этой обрамляли строения местного драматического театра, а из-за компактной миниатюрности, которая делала её удивительно похожей на театральную декорацию, тщательно выполненную в столь редком в нынешних постановках реалистическом стиле.

— Frohe Weihnachten, liebe freunde! (Доброго Рождества, дорогие друзья!)

— Frohe Weihnachten… (Доброго Рождества…)

Утром из окна отеля предстала во всей красе освещённая холодным низким солнцем гора Годесберг с живописными развалинами средневековой крепости на вершине, сокрытая вчера, по нашему приезду в Бонн, вечерней мглой. На этой эмблематической для города горе, в искусно встроенном в крепостные развалины ресторане, 17 января 2003 года после торжественной церемонии бракосочетания в ратуше состоялся свадебный обед, на котором мне, увы, не довелось присутствовать. Теперь, по прошествии без малого пяти лет, мне необоримо захотелось подняться на гору и как бы глазами моей дочери увидеть с горной вершины мир таким, каким увидела она его пятилетие назад в столь памятный и значительный для неё день.

Миновав пустынную в первое утро Рождества площадь, я по пологому подъёму прошёл к перекинутому через автомобильную трассу пешеходному мосту, противоположный конец которого упирался в Годесберг и плавной хордой перетекал в тропу к горной вершине. Я миновал мост, и перед взглядом моим предстало старинное каменное распятие, заставившее застыть на месте в тревожном и одновременно взволнованно радостном состоянии.

Никогда ранее мне не доводилось лицезреть такое распятие. На нём … не было Христа! Казалось, он сошёл с него, оставив на перекладине прибитые гвоздями кисти рук, а на стволе, у комеля, так же прибитые гвоздями ступни по щиколотки, характерно сложенные одна на другую: так миряне инстинктивно складывают и поджимают ступни, когда их начинает донимать холод.

Первая мысль — скульптуру Христа в достопамятные времена сбили варвары — тотчас обнаружила свою несостоятельность. Не были здесь варвары-язычники, не поднимались до этих широт. Да и разве аккуратные немцы, освободив свои земли, не восстановили бы утраченное, особенно если речь, как в данном случае, шла о святыне? Присмотревшись, я различил на кресте выбитые в камне латинские буквы "I" и "S" и окончательно уверовал: то, что я вижу, — и есть изначальная идея распятия; по замыслу анонимного каменотеса Христос покинул этот крест, оставив на нём частички своего тела…

У последнего поворота тропы к вершине, когда за спиной осталось старинное кладбище, раскинувшееся на пологом склоне, на обочине открылась чудная, ладная в пропорциях кирха, дверь в которую была зазывно приоткрыта. Я понял это как явленный мне знак свыше…

Все дни последнего четвертого адвента мне так и не удалось попасть в церковь. Огромные соборы в центре Дортмунда, небольшие кирхи и костёлы городских районов неизменно были заполнены сверх меры прихожанами; шли рождественские службы, и мне, православному, чьё Рождество предстояло позже, в новом году, признаюсь, было как-то совестно отнимать у местных братьев во Христе их законное место в церковных пределах в самый для них высокий религиозный праздник. Сейчас же всё выглядело иначе: меня явно приглашали зайти в храм.