Газета День Литературы # 152 (2009 4)

День Литературы Газета

2009 год

Январь:

– г. Москва. Вечер памяти Сергея Лыкошина.

Февраль:

– г. Москва. Диалог Россия-Франция. Встреча секретариата СПР с Марком Друэном, президентом Национального Союза ассоциаций дружбы Франции, России и СНГ.

Март:

– г. Москва. Встреча сербских и российских писателей.

Станислав КУНЯЕВ «УМОМ

РОССИЮ НЕ ПОНЯТЬ...»

ОКЛАХОМА

"Умом Россию не понять?" О ком идёт речь? Кому не понять? Нашим историческим врагам? Нашим союзникам? Нашим партнёрам? Западному миру? Или нам самим? Правда в другом стихотворении Тютчев уточнил эту мысль. "Не поймёт и не заметит гордый ум иноплеменный Красоты, что тайно светит в наготе твоей смиренной". И всё-таки понять очень не просто. Не понять её подвиги и взлёты, но не понять и бездны и глубины её падения. Почему, имея великую, более чем тысячелетнюю полноценную универсальную народную цивилизацию, русские элиты разных эпох на протяжении всей истории не раз отрекались от родных устоев, впадали в тупиковые соблазны, в чужебесие и недостойное для представителей великого народа обезьянничанье, становились сословием денационализированной черни? Примеров тому много. Ересь жидовствующих XV века, соблазны смутного времени, во время которых наша боярская и часть клерикальной интеллигенции готова была ополячиться и окатоличиться; страшные зигзаги петровской эпохи, когда раболепие перед европейскими формами жизни, перед голландским протестантизмом и немецким орднунгом принимало не только бытовой, но почти религиозный характер; французомания начала XIX века (вспомним салон Анны Павловны Шерер из "Войны и мира"), от которой нас частично сумело излечить варварское нашествие французов и других двунадесяти европейских языков (словом наполеоновской антанты).

Это российское обезьянничанье Пушкин не пощадил, сказав о русской образованщине XIX в., которая зачитывалась коммерческой литературой, хлынувшей к нам в посленаполеоновскую эпоху с Запада: "Явилась толпа людей тёмных с позорными своими сказаниями, но мы не остановились на бесстыдных записках Генриетты Вильсон, Казановы и Современницы. Мы кинулись на плутовские признания полицейского шпиона и на пояснения оных клеймённого каторжника, журналы наполнились выписками из Видока, поэт Гюго не постыдился в нём искать вдохновений для романа, исполненного огня и грязи. Недоставало палача в числе новейших литераторов. Наконец и он явится, и к стыду нашему, скажет, что успех его "записок", кажется несомнителен".

А вспомним германофильство середины XIX века и англоманию той же эпохи в умах и в быту русских аристократов, сегодня пародийно выродившихся чуть ли не в 250 тысяч семей, живущих в самых престижных районах Лондона.

А культ Америки в начале 20-х годов (вспомним лозунг – русский революционный размах + американская деловитость), культ повторившийся в нашей "образованщине" через 70 советских лет в самых что ни на есть чудовищно-безобразных формах.

В конце 90-х годов я вместе с небольшой группой друзей-писателей участвовал в выборах губернатора Красноярского края. Нашим кандидатом был Сергей Юрьевич Глазьев. Край громадный, денег на вертолёт у Глазьева не было и нам приходилось вместе с ним выезжать из Красноярска для выступления и возвращаться обратно, порой одолевая в день по несколько сот километров.

Однажды мы заехали в таёжный городок Лесосибирск, провели несколько встреч в полупустых

залах с населением, измученным бедностью и безработицей, а поздно вечером нас повезли ужинать в лучшую по словам местных патриотов забегаловку с национальной сибирской кухней: омуль, пельмени, брусника...

Когда мы подъехали к избе, сложенной из красноватых, смолистых лиственничных брёвен, то я увидел на фасаде горящие неоновые буквы: "Оклахома".

Закусочная называлась по имени одного из пятидесяти американских штатов, где живут в резервации остатки индейских племён. Мне стало плохо – то ли от усталости, то ли от отчаяния. Ну разве можно было себе представить, чтобы в американской глубинке подобное заведению называлось "Ангара", "Енисей" или "Бирюса"?

"Леонид Иванович, – обратился я к Бородину. – Бесполезна наша агитация, Глазьев выборы проиграет..."

Так оно и случилось. Губернатором Красноярского края стал "западник" Хлопонин...

С той поры слово "Оклахома" стало для меня символом нашего национального лакейства, нашей российской смердяковщины.

Поистине умом такую жалкую и раболепную Россию, такую "оклахомскую" родину трудно понять даже нам самим. На протяжении последних трёх или даже четырёх веков Россия, словно баба во хмелю, лезла в постель к другим цивилизациям, что можно объяснить лишь духовным помрачением или психическим заболеванием её интеллигенции, – боярской, дворянской, монархической, чиновничьей, революционной, советской, антисоветской.

Казалось бы Пушкин всё что мог объяснил будущим поколениям в завещании рассыпанном по всему творчеству: "Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал".

"С изумлением увидели демократию в её отвратительном цинизме, в её нестерпимом тиранстве. Всё благородное, бескорыстное, всё возвышающее душу человеческую подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству".

"Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, сколь и неблагодарна".

Ан, всё равно российской интеллигентщине неймётся. Вспомним письма Капицы Сталину после войны относительно лакейского низпоклонства нашей интеллигенции перед Европой. Победа! Торжество! Россия в славе! Но опять они пошли лебезить и лакействовать перед прагматичным Западом, настолько потеряв чувство меры, что даже Капица, столько лет проживший на Западе, возмутился, и, естественно, добился лишь одного – жестокой компании против космополитизма, поскольку вождь был тоже прагматичен не менее западных людей и в своих идеологемах не входил в тонкости, которые имел в виду Капица, а упрощал всё до предела. Впрочем, так поступали и Черчилль и Гитлер и Рузвельт.

Но всё-таки если говорить серьёзно, чужебесие, низкопоклонство, измена своей истории – есть болезненные крайности, изуродованные, извращённые формы русской всечеловечности, которую воспел Достоевский в речи о Пушкине.

Двадцатый век внёс поправки в формулу о русской всечеловечности, отчеканенную Достоевским. Вот они эти поправки из творчества русского поэта нашего времени Юрия Кузнецова.

***

Для того, кто по-прежнему молод,