Газета День Литературы # 152 (2009 4)

День Литературы Газета

Оторвавшись от чтения характеристики, замполит ободряюще подмигнул упавшему духом Суркову и сказал:

– Считай, что ты уже одной ногой в нашей, ленинской, партии. Ну-ка, глянем, чего там ещё про тебя попы насочиняли, – Остапчук продолжил чтение.

"Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира прибегал ко лжи, неправде, завидовал другим. Завидовал, забыв о том, что это чувство может довести его до какого-либо тяжкого преступления, подобно тому, как злобная зависть книжников и фарисеев возвела на крест Самого Сына Божия, пришедшего на землю спасти людей. Завидовал, забыв о том, что это чувство всегда приводит к злобе и ненависти

и способно бывает довести до самых безумных поступков, вплоть до убийства. Самая же опасная черта Раба Божьего Вениамина Суркова, сына Суркова Владимира, – это гордость. Гордость в том или ином виде присуща всем нам (в большей или меньшей степени), она стоит над всеми грехами и является начальницей и родительницей всех греховных страстей. Гордость, тщеславие более всего и мешают нам видеть свои грехи, сознавать их и исповедывать. Современные молодые люди, к коим в полной мере относится Раб Божий Вениамин Сурков, сын Суркова Владимира, не хотят каяться в грехах своих именно потому, что они гордо и надменно считают себя всегда и во всём правыми или, по крайней мере, желают, чтобы другие их считали таковыми.

Молись, Раб Божий Вениамин, Господу Богу, чтобы открыл Он грехи твоей души и чистосердечно их исповедуй. Не говори: я ничем особенным не грешен, грешен как все, больших грехов не имею. Молись и спасёшься с помощью Божией".

Дочитав характеристику до конца, майор Остапчук призадумался, загрустил и попросил Суркова, чтобы тот ему принёс церковную литературу, рассказал поподробнее о том, как исповедываться, причащаться, и как следует вести себя на богослужении. Наконец, обозвав Суркова дураком (приглушив голос), посоветовал ему хорошенько подумать, перед тем как менять православный крест и свою совесть на кусок картона. Он говорил о том, что Сурков ещё молод и впереди у него целая жизнь, что платье беречь нужно снову, а честь смолоду. Говорил о том, что в сложившейся ситуации, когда свобода совести уже не за горами, нет смысла лезть в ряды КПСС, что раньше просто выбора не было, и он сделал это ради карьерного роста, а также из страха за собственную шкуру (всё же стая, что случись, не выдаст своего).

Заметив, что Сурков его не слушает, что он где-то далеко в мыслях своих, побагровев от злости, Остапчук сказал:

– С такой характеристикой, милый мой, ни о каком вступлении в партию не может быть и речи. Тебе со всеми твоими преступлениями ни в органах работать, а на нарах сидеть. Пиши прямо сейчас заявление по собственному на имя начальника отделения милиции и чтобы духу твоего тут больше не было.

Приправив выход Суркова из кабинета крепкими выражениями и облегчённо вздохнув, Остапчук неожиданно для себя выкрикнул: "Не хотят каяться в грехах своих, Господи!"

Анатолий ЕРМИЛОВ ФЕРШАЛ

Студентов отправили подсобить совхозу копать картошку. Из Петрозаводска до райцентра пять часов ехали на поезде, прозванном колхозником. Потом на "Икарусе" до центральной усадьбы совхоза полтора часа. И ещё два часа молодые люди подпрыгивали и мотались из стороны в сторону в расхрястанном совхозном "ПАЗике". После обеда пятнадцать парней и десять девчонок приехали к чёрту на кулички, в забытую Богом карельскую деревушку.

"ПАЗик" подкатил к дому бригадира. Студенты вышли из автобуса и повалились на траву под изгородью. Шофёр бибикнул, развернулся и уехал. Минут через пять на крыльцо вышел мужик лет пятидесяти в кирзовых гармошкой сапогах и широких брюках с напуском на голенища, в тельняшке, пиджак накинут на плечи, на квадратной голове – плоская выгоревшая кепка с пуговичкой на темечке.

Неспешно и важно, вразвалочку, мужик прошёл через двор,

открыл калитку, встал в проходе. Студенты с любопытством глядели на руководителя, в чьё распоряжение они поступали на три недели. У мужика было плоское лицо. Ежели смотреть в профиль, нос почти не торчал. Глаза глубоко вдавлены под брови, рот большой, в углу рта – спичка.

Бригадир был трезв и серьёзен. Спросил:

– Старшой кто?

Староста группы назвал себя. Бригадир потребовал список работников, вынул из-за уха карандаш, сделал перекличку. Дезертиров не оказалось.

– Ну здорово, што ли, – заговорил бригадир. – Стало быть, приехали, ну-ну... Величать меня Николаем Михалычем. Бригадир я... Командую совхозной полеводческой бригадой в нашей деревне. А вы, стало быть, студенты, ну-ну... Работать приехали али как?.. Ладно, поглядим. Я што хотел сказать... Тракторишко у нас тово... сломался, штоб ево. Потому копать будете белыма рукамы, виламы да лопатамы.

Михалыч повёл студентов на постой. Завалившаяся набок изба стояла на берегу озера. Бригадир достал из кармана связку ключей, отомкнул замок. Дощатая перегородка делила горницу на две комнаты, в каждой комнате от стены до стены сколочены полати – будто сцена в клубе. Девчата заняли комнату поменьше и сразу взялись наводить порядок и уют. Договорились, что парни набьют сеном наматрасники и подушки девчонкам, а те уберутся в мужской половине. Ребята бросили шмотки на полати, которые уже окрестили нарами, и пошли в сарай получать инструмент.

Бригадир достал тетрадочку, записал, сколько выдано лопат, вил, мешков, мисок, ложек, кастрюль, и велел старосте расписаться в получении. Присели на крылечке. Закурили.

– Дрова вона, – показал бригадир на кучу берёзовых и осиновых чурок. – Вечером приду поглядеть, как устроились. Завтра ранёхонько и начнёте, благословясь. Пойдём за нижние сельги...

– А сельги это что? – полюбопытствовал один студентик.

– А сельги это там, – махнул рукой в сторону бригадир. – И глядите мне, ежели приехали груши околачивать, смолить и к стенке становить, то тово... И водки штоб не лочкать.

Приезд отмечали два дня. Вместе с бригадиром и его шурином, потому что Михалыч любил петь, а шурин Вася играл на гармошке. Благодать бабьего летушка и синее озеро располагали к лирике. Потому гуляли на берегу. Михалыч лихо плясал и русского, и цыганочку, а потом построил ребят в шеренгу по одному, сам встал впереди – танцевали летку-енку. Под "Прощание славянки" бригадир плакал. Девчата грозились позвонить директору совхоза и на кафедру и сообщить о безобразии. Бесхитростный Михалыч уведомил, что единственный телефон на всю деревню у него в доме и дозволяет он звонить только по крайней надобности, как-то: пожар – не приведи Господи, смертоубийство – Боже сохрани, и тяжёлые роды.

На третий день деньги у ребят кончились. Похоже, кончилось и бабье лето – похолодало, пошёл дождь. В семь утра бригадир пришёл в комнату парней, спросил кружку чифира. Выпил глоточками. Покурил. И велел собираться.

...Земля под лопатами и вилами чавкала. Картошку бригадир распорядился сыпать под навес – провеяться и просушиться. С прохудившегося навеса на картошку лила вода, но бригадир был оптимистом:

– Можа, ещё распогодится, а нет, то што жа сделаешь... Мое дело – картошку вырыть, а што сушить неможно, так я сколь раз начальству сказывал, штоб плотников дали навес залатать али новый поставить. Ну, стало быть, я пошёл. Старшой, копать до шестнадцати нуль-нуль, а обед – глядите самы – с двенадцати али с часу. Вечером приду поглядеть, што вы тут наковыряли.