Газета День Литературы 159 (2009 11)
Шрифт:
Где-то на склоне местные жители собирали на хворост ковыль. Вместе со звуками срезаемой травы до Тяньгоу донеслись и слова их песни.
Ухожу – запираю дверь на замок,
Возвращаюсь – сам развожу огонь.
Ох и тяжела же холостяцкая доля!
Пошарю рукой по кровати,
Натыкаюсь на мышиное гнездо.
Эх, невмоготу мне жизнь одинокого
Суну руку в кастрюлю,
А там длиннющая змея.
Ну кто полюбит такого бедолагу?
"Вот уж бедолага, действительно, – подумал Тяньгоу о самом себе. – Теперь, когда мастер бросил меня, у меня не осталось заботившейся обо мне хозяйки. Раньше я как-то ещё туда-сюда жил сам по себе, но потом нежданно-негаданно пробудил в этой женщине толику искреннего сочувствия к себе. И как теперь мне жить дальше, когда я всё это потерял?"
По склону холма задул ветер. Кружась, тот пригибал заросли травы к земле, так что они стелились, закрывая собой Тяньгоу. Поначалу, ещё не спутавшись друг с другом, стебли ковыля образовывали строго упорядоченную структуру, напоминавшую сеть, которая, казалось, накрыла собой Тяньгоу и отделила его от неба. Но когда ветер окончательно прижал стебли к земле, его фигура вновь открылась внешнему взгляду. "Всё-таки деньги – это корень всех зол, – думал Тяньгоу. – Пока их нет, мучаешься и предаёшься отчаянью, а когда они появляются, то сам превращаешься в бесчувственного негодяя". От этих мыслей на сердце у него сделалось муторно. Тяньгоу вообще был не из тех, кто склонен страдать бессонницей, раз за разом перебирая в глове грустные мысли. Скорее наоборот – чем тяжелей у него было на сердце, тем больше его тянуло в сон. И Тяньгоу уснул.
Откуда-то издалека донёсся гулкий раскат грома. Дождя, однако, не было. И когда Тяньгоу проснулся, то вдруг услышал этот милый его слуху звук. Оказывается, его ноги, руки, и вся грудь были сплошь покрыты множеством зеленокрылых с красными пузиками цикад. Воспользовавшись их неосмотрительностью, он ловким движением поймал несколько штук и опустил их в свой карман. Тяньгоу постоял немного в неподвижности, и вдруг ощутил, как на него снизошло чувство радостного облегчения. Он широко улыбнулся сам себе – совсем как прежний Тяньгоу.
Вообще Тяньгоу хватало и еды и воды. Единственное, чего ему не доставало, так это денег, чтобы обзавестись женой. И хотя Тяньгоу сроду не читал книг, однако в его собственной жизни случались моменты вполне сравнимые встречающимся в книгах поэтическим описаниям. Так, лёжа однажды за москитным пологом и пуская над собой кольца дыма, Тяньгоу показалось, что барахтавшиеся у верхушки его москитника тучи комаров на самом деле были журавлями-небожителями, и он долго наслаждался их изящным, лёгким парением. В такие минуты он задумывался о самых разных вещах: порой он начинал клясть своего мастера за бессердечие, но чаще всего мысли Тяньгоу крутились вокруг хозяйки, и поэтому его постоянно тянуло наведаться в дом мастера.
У Тяньгоу было одно сокровище, с которым он не расставался ни днём, ни ночью. Это была небольшая плетёная клеточка с цикадами. Каждый раз
– У Син! У Син!
И хотя он звал У Сина, выходила к нему сама хозяйка.
– Тяньгоу, у тебя всё цикады на уме?
– А чем ты занимаешься, хозяйка?
Она отвечала:
– Тяньгоу, возиться с цикадами совсем не дело для взрослого мужика. Занялся бы ты чем-нибудь посерьёзней, заработал бы немного денег!
Тяньгоу смущённо улыбался, а про себя думал: "Взрослые мужики может и не возятся с цикадами, но есть женщины, которым эти цикады очень даже нравятся".
– Хозяйка, ну а чем мне заняться?
– Ты же сам мужик, а ещё меня спрашиваешь! Ты ведь до сих пор не скопил ни юаня, да даже если бы и скопил, разве какая-нибудь женщина пошла за такого бездельника как ты? Женщины не любят лентяев, Тяньгоу.
Слова попали в самую точку, и Тяньгоу нечего было на это возразить.
Целых десять дней Тяньгоу не показывался у дома хозяйки. Он валялся без дела у себя дома на земляном кане, напевая популярную в их селении песенку про любовь:
У дверей моего дома перечное дерево
Так и гнётся от спелых плодов.
Пойду нарву себе немного.
Но палкой плодов не достать.
Скинул лапти, босой полез на дерево,
И надо ж –занозил ногу острым шипом.
Зову сестричку –помочь вытащить занозу,
А она, бессердечная, ковыряет мне ногу шилом
Мочи нет, как больно!
Нельзя было утверждать, что Тяньгоу пел эту песенку про хозяйку, но нельзя было утверждать и обратного, ведь Тяньгоу твёрдо решил заняться каким-нибудь серьёзным делом. Он пошёл с поклоном к плотнику, но тот не взял его в ученики, пошёл к гончару, но и тот ему отказал. Ведь у всех ремесленников были свои сыновья и зятья, и они старались передать ремесло кому-нибудь из родных, чтобы оно служило обогащению собственной семьи. Поэтому Тяньгоу ничего не осталось, как собрать свои пожитки и отправиться на заработки в областной центр.
В своём посёлке Тяньгоу считался человеком простым, но бывалым – умел и поговорить и пошутить. Что до города, то тут он чувствовал себя крайне скованно. Улицы в городе казались ему широченными, и Тяньгоу ходил по ним, чуть не прижимаясь спиной к стенам домов. На этих улицах никто не знал его, и он в смущении не смел взглянуть в глаза другим людям. Жена учителя всегда в шутку звала его "белоликим", но здесь вряд ли кто посчитал бы его лицо белым. К тому же в глазах горожан Тяньгоу был абсолютным "дитятей".