Газета День Литературы # 58 (2001 7)

День Литературы Газета

Юрий Кувалдин О ЗАКРЫТИИ "НОВОГО МИРА" (Реакция на публикацию в журнале «Нева» воспоминаний Сергея Яковлева "На задворках "России")

Спотыкаясь, пьяный, я посмотрел на Андрея Платонова у ворот Литинститута. "Это наши лежат в овраге!" — крикнула мать Нагибина. В овраге лежал Твардовский в обнимку с Нагибиным. Хрущев встал, стукнул пальцем по столу и сказал: "Печатать!" Твардовский открыл белую дверь, перед ним — Солженицын… У памятника Есенину на Тверском бульваре Нина Краснова сказала мне: "Я люблю Твардовского за то, что он лежал в овраге. Потому что я люблю овраги…"

Я нарочно начал

свои заметки с некоторого пародирования событий, свидетелем которых я был. Но в данном случае я выступаю не как арбитр, а как заинтересованное лицо постольку, поскольку слишком большую часть моей жизни занимала история литературной борьбы. Я не хочу сказать, что я всегда особенно симпатизировал тому же "Новому миру" или, скажем, "Молодой гвардии", или «Октябрю», или какому-то другому журналу, но я всегда очень остро воспринимал свежие публикации, которые появлялись там. Во всяком случае, когда я много лет назад прочитал в "Новом мире" повесть Константина Воробьева "Убиты под Москвой", признаюсь теперь принародно, я заплакал. В этом смысле я должен вспомнить выдающегося питерского певца Аркадия Северного. Почему? Потому что это удивительный, как старые новомировские авторы, непревзойденный, незаслуженно забытый и до конца не оцененный певец, который своими песнями, своей приблатненной дворово-уличной манерой пения, своим неповторимым фирменно-хрипловатым, трогающим и раздирающим душу голосом, своим тембром специфической окраски, надрывными нотами и вибрациями и своей искренности, вызывал у слушателей слезы. Когда гроб с его телом опускали в яму крематория, ребята, вопреки директивам кладбища, включили в его исполнении "Сладку ягоду"… Над песнями Аркадия Северного я плакал так же, как над повестью Константина Воробьева "Убиты под Москвой".

Я вообще воспринимаю русскую литературу как плач, сострадание и печаль, то есть как высшую форму искренности. Недаром в истории нашей литературы были такие гениальные творения, как "Плач о погибели Земли Русской", или "Слово о полку Игореве" — это ведь тоже плач, это же, по существу, похороны.

Я говорю все это к тому, что "Новый мир" под редакцией выдающегося русского поэта Александра Твардовского, автора очень любимой мной поэмы "Василий Теркин", вызывал во мне те же самые чувства, которые и вызывает только настоящее искусство, а настоящее искусство невозможно без предельной искренности. Кстати, об искренности в литературе и о других проблемах, которых я здесь касаюсь, говорил в своих статьях Владимир Лакшин — первый читатель моей книги "Улица Мандельштама", который приветствовал меня как прозаика.

Когда была жива Мария Степановна Волошина, жена одного из самых моих любимых поэтов и философов Максимилиана Волошина, она мне говорила: "Читайте "Новый мир". И вы тогда станете человеком". Это было очень давно. В 60-е годы. У меня еще не было сына, известного художника Александра Трифонова. Но тогда, на берегу Коктебельского залива, я действительно зачитывался этим журналом, этими синими книжками. Так и ходил по берегу в плавках и с новыми номерами "Нового мира" под мышками.

Тогда было время строительства социализма, направляющей роли КПСС, расцвета доктринерства и вместе с тем диссидентства. Молодые не воспринимали нравоучительство (как, впрочем, и во всякие времена) и тянулись к запретному. Твардовский, который приглашался на все совещания и заседания официальных верхов, показал Хрущеву повесть Солженицына "Один день Ивана Денисовича", сам прочитал ему куски оттуда. И попросил у него разрешения напечатать Солженицына в "Новом мире". И получил такое разрешение. Хотя Ворошилов, Каганович и другие политики были против.

После вдохновенного Твардовского журналом овладели чиновники.

Залыгин, придя в "Новый мир", принес туда, на мой взгляд, атмосферу серости, каким он сам и являлся. Я не имею претензий к серым, но все-таки я люблю яркие полотна Чехова, Гоголя, Красновой, Платонова, Достоевского, Казакова, Нагибина… Тут я должен взять тайм-аут и немножко подумать, чтобы дать аттестацию "Новому миру" и его

сегодняшним сотрудникам наиболее корректно.

При всем моем уважении к Кирееву как к человеку я должен сказать, что он абсолютно средний писатель. Такова же и сотрудница отдела прозы "Нового мира" Новикова, жена критика Новикова, продвинутая им, которую он толкает впереди себя, как впереди паровоза. Мне бы не хотелось говорить о ней, поскольку когда-то я издал ее книгу, но издал так, что, по существу, «переписал» всю эту книгу за нее. Я приложил свою руку писателя к этой беспомощной Новиковой.

Что сказать о других сегодняшних «новомировцах»?

Роднянская — критик, мыслящая настолько литературно, что даже литературный Белинский плюнул бы в потолок.

Прекрасно, что журнал возглавляет знаток библиотеки. Я бы его отправил в библиотеку тиражом в 10 экземпляров, на ксероксе.

Как-то я ехал в метро и встретил Олега Чухонцева. Это великолепный поэт, который не имеет ничего общего с командой "Нового мира", хотя и заведовал там отделом поэзии. Когда мы со Станиславом Рассадиным обсуждали между собой творчество Олега Чухонцева, то, во-первых, мы оба, не сговариваясь, вспомнили, что он родом из Павлова Посада, и, во-вторых, что у него есть такие строки:

Привезли листовое железо.

Кто привез? Да какой-то мужик.

Ну поди ж ты, спроси живореза…

Здесь слышен лязг железа, сбрасываемого с грузовика или с крыши дома. И этот эффект достигается через аллитерации, через музыку слов.

О Костырко, подававшем надежды прозаика, я мог бы сказать отдельно, но в связи с его безнадежной ленью даже не хочу его рассматривать

Бутов, мой пасынок, не обладая никакими творческими способностями и отличаясь полным отсутствием музыкального слуха, с посыла не соответствующего моему пониманию русского актера Юрского, получает премию нерусского в ущерб всей русской литературе.

Малоталантливые люди захватили на десять лет власть в России и оккупировали культурное пространство России в силу растерянности страны и ее граждан и в результате активности так называемых демократов, и измываются, издеваются над ней. Меня особенно возмущают в нашей печати публикации не просто слабые, но совершенно не имеющие отношения к литературе. Авторы таких публикаций, молодые бойкие мальчики, этакие петушки, провозвестником которых является Немзер и которые думают, что на литературе можно зарабатывать деньги, заполонили литературу, но они исчезнут, как писк комара.

И Россия, которая, по словам Ницше, движется и расширяет свои владения "именно следуя принципу "как можно медленнее!", в конце концов оценит своих настоящих талантов. И, как говорится, будет и на нашей улице праздник. И он уже наступает.

Публикация Сергея Яковлева в 1–2 номерах «Невы», его вещь "На задворках «России», разоблачающая мелкотравчатую политику современного "Нового мира", произвела на меня неизгладимое впечатление и вызвала во мне естественное желание откликнуться на нее. Я должен сказать, что эту вещь отличает нравственная высота, которая присуща настоящей русской прозе, внутренняя интеллигентность и сдержанность и точная авторская оценка событий. Я бы не хотел хвалиться, что я знал все ситуации, которые описал в своих «Задворках» Сергей Яковлев, но я стопроцентно доверяю ему и каждому его слову, поскольку знаю всех сотрудников "Нового мира". И я восхищаюсь смелостью главного редактора «Невы», Бориса Никольского, на мой взгляд, одного из самых чутких редакторов литературных журналов, и благодарен ему за то, что он порадовал всех нас, своих читателей, безоглядно-смелым, убойным произведением Сергея Яковлева. В этой связи я должен заявить следующее. Я полагаю, что самым выдающимся писателем "Нового мира" последних лет оказался Сергей Яковлев, который и подвигнул меня на сии заметки.