Газета День Литературы # 58 (2001 7)
Шрифт:
— Хе-хе! Из-за коняги, которого откармливают для казы, Шаукат перестал пить? Ну ты, кардаш (кардаш — товарищ, брат, родич), сказанул! Шаукат же не чокнутый. Тут без ворожбы не обошлось… Или зашили бомбочку… А ты, Фазыл, не жалей конягу. Это грех большой! Когда животное ведут на убой, его нельзя жалеть… Во! — поднял вверх руку Ибрай с выставленным большим пальцем.
Молчаливый всю дорогу длинный Ахмет, считающий себя самым образованным в поселке (работал секретарем в районной милиции), заявил:
— Истина! Вообще жалеть скотину
— А чего это Фаузия нас попросила конягу резать? — вдруг спросил Ибрай и посмотрел на дружков, точно спросонок.
— Сказала, Шаукат в тайгу пошел, зайца погонять, — ответил Фазыл.
— Ну тогда оно, конечно, почему не помочь…
Пройдя немного, Стригунок заупрямился и, упершись крепко копытами, стал вертеть головой — где же его хозяин? Должен же он наконец высвободить его из чужих рук.
— Вот черт, учуял свой конец. Лошадь — скотинка у-у-умная! — промычал Ибрай, которого все больше развозило.
— Много болтаете, кардашлар! — приструнил Фазыл. — Быстрее надо резать, не то мясо будет нехорошим, — и потянул за аркан упиравшегося Стригунка.
— Ничего, съедят. Мясо завсегда мясо, — многозначительно заметил грамотей Ахмет и пустился в воспоминания, как в детстве в его деревне недалеко от Ульяновска он ловко и охотно резал телят, овец…
— Передохнем немного, — тяжело дыш
а, сказал Ибрай. — Упирается чертяка, что битюг какой, — кивнул он на Стригунка.
— Пил бы меньше… — упрекнул Фазыл, — тогда б и жеребенок не показался битюгом. Вон сосна — прислонись, отойдешь немного.
Стригунок хорошо помнил эту столетнюю сосну, которая каким-то чудом прижилась недалеко от Бирюсы на песчаном грунте. Он любил поваляться на песке, усыпанном сосновыми шишками, хвоей, после того, как Шаукат выкупает и вычистит скребком его спину, бока, расчешет самодельным гребешком гриву, хвост. Перекатываясь с боку на бок, лежа на спине задрав ноги, фыркал от удовольствия и приводил в изумление Шауката.
— Что же ты, нахаленок, вытворяешь? — нарочито сердито журил любимца Шаукат. — Я тебя мою, чищу, а ты вон какие фортели выкидываешь! Ты что, издеваешься?
Стригунок по голосу Шауката чуял, что он просто так грозно разговаривает с ним. Он не дул даже в свои пока еще жидкие и мягкие усы. Он по-прежнему продолжал валяться на песке, храпел от удовольствия, его селезенка гулко ухала. Потом неожиданно вскакивал, выставив вперед передние ноги, и удобно усаживался на упитанный круп. Наблюдал внимательно за каждым движением хозяина. Стоило Шаукату приблизиться, как Стригунок мигом вскакивал и, опустив голову, трясся красивым телом. Песок и хвоя с шумом сыпались на землю со спины, гривы, точно после прошедшей бури.
— Что ж ты со мной делаешь? — нарочито громко сердился Шаукат. — Когда начнешь уважать хозяина? — не скрывая улыбки, спрашивал человек. И подойдя к шалуну, давал ему по крупу шлепка два. — Ладно уж, резвись. На этот раз прощаю…
Для
Незнакомые люди привели Стригунка в близкий ему, хорошо знакомый двор. Здесь он почувствовал себя сразу же спокойно и повел себя уверенно. Запахи родного летника, где он вырос, коровника, брех из будки незлобивого черного Полкана, гогот гусей в огороде, выгнанных пастись — подобрать остатки овощей, пощипать из-под снега капустные кочерыжки, мычание Буренки — все это действовало успокоительно, и Стригунок теперь уже не обращал внимания на чужаков, исчезла настороженность. Коняга потерял страх, когда его завели в летник. И тут Стригунок впервые познал людское коварство. Его поджидал худосочный с козлиной бородкой Гата-бабай в ушанке, бешмете, на ногах белые шерстяные носки и глубокие калоши.
— Накиньте уздечку, — негромко, но повелительно сказал он мужикам.
Хмельной, что-то бормоча, снял с гвоздя уздечку и попытался накинуть на голову Стригунка. Но тот резко вскинул голову, и Ибрай едва устоял на ногах.
— Э-э-э, кардаш, ты, оказывается, с утра налакался этой дряни! — строго заметил старик и вырвал уздечку из его рук. — Разве можно святое дело вершить в таком виде! Вон отсюдова! Чтоб я больше не видел тебя! Не смей касаться погаными руками к скотине! — стеганул уздечкой по спине Ибрая. — Кансыз! (Безбожник!)
Стригунок почуял, что в неказистом старике затаена какая-то сила и она внушает ему страх больше, чем все эти мужики вместе.
Говоря негромко ласковые слова, старик подошел к Стригунку и ловко набросил ему на голову уздечку. Коняга задрожал всем телом, точно по нему пустили ток, и косо зыркал на всех, ожидая очередную подлость. По указанию старика мужики быстро спутали жеребчику вожжами ноги в путовых суставах и подсекли. От очередного неожиданного человеческого коварства Стригунок грохнулся на пол и сильно ушиб плечо.
— Голову крепче держите! — заверещал старик.
Стригунок рванулся, пытаясь встать на ноги, но ловкие и сильные руки мужиков стянули копыта в один узел. Затрещали позвонки спины, веревки врезались в сухожилия…
Великовозрастный жеребенок стал похожим на огромный живой куль, набитый будущей деликатесной колбасой — казы…
Стригунок затих. Темно-синие глаза подпалились из глубины и излучали ненависть отчаяния — они искали Шауката…
— Животное должно смирено принимать свой рок… — невольно заметил старик. — Тогда и мясо его будет вкусным, сочным и греха у человека перед Аллахом никакого… Положите теперь его головой в сторону Кыбла (к Югу, в сторону Мекки). — Неспешно вытащил из ножен отдающий холодной синью булат, изготовленный в Бухаре. Словно лаская, провел сухими пальцами по обеим сторонам лезвия, довольно цокнул языком. Зачем-то постучал указательным пальцем по золотому месяцу и звездочке — инкрустации возле костяной рукоятки.