Газета День Литературы # 58 (2001 7)
Шрифт:
Фаузия отпаивала Шауката травными настоями валерьяны, зверобоя, пустырника, пижмы, листьев брусники. Варила куриные бульоны, зарезала телку, которую мечтала вырастить в дойную корову…
Чего не сделает любящая детей мусульманка ради их отца!
Когда Шаукат чуть окреп, Фаузия истопила баню.
— Помыть тебя надо по-настоящему, — сказала она мужу. — Сколько времени твое тело не видело бани!
— Как хочешь, — равнодушно ответил Шаукат. А было время, когда
Протопив баню березовыми дровами, выдержав часа два, Фаузия смыла полок, скамейку хвойным настоем, размягчила в крутом кипятке два небольших, но плотных веника и вернулась в избу снаряжать мужа в баню.
Шаукат раздевался в предбаннике смущенно, будто впервые видел женщину. В бане Фаузия посадила мужа на пол, чтобы его ослабленное тело постепенно втянулось в банную жару. Помыв его, она помогла ему взобраться на полок. Уложила на живот, положила под голову один веник, чтоб он дышал в него. Второй, мокрый попридержала на раскаленных камнях и стала прикладывать к плечам, спине, пояснице…
— Не жгет?
В ответ Шаукат только извивался и постанывал от удовольствия. Потом Фаузия перевернула изрядно уставшего мужа на спину и снова повторила процедуру.
— Отдохни, ты ж устала… — промолвил Шаукат.
Фаузия поняла, что муж обессилел. Чтобы не задеть его самолюбие, она ответила, что подустала и помогла Шаукату спуститься на пол. Тут женщина окатила мужа теплой водой и пошла в предбанник за брусничным соком. Пока Шаукат утолял жажду, Фаузия взобралась на полок, крепко попарилась и, порозовевшая, вызывающе встала перед мужем. Тот вдруг прикрыл веником пах.
— Тю-ю, ты что это прикрылся? — нарочито бодро спросила Фаузия. — Иль я тебе уж не жена? — деланно засмеялась и, повернувшись спиной к мужу, стала споласкивать после себя полок. Потянувшись, веником смела из дальних углов листья…
Шаукат не мог оторвать от жены глаз. Сильная молочно-белая спина переходила в плотные, аккуратные порозовевшие ягодицы… Крепкие бедра и ямочки под коленками дразнили его и манили. Несмотря на свои тридцать восемь лет, тело Фаузии было молодым и притягательным. Трудно было поверить, что она родила и вскормила двух детей. Шаукат не сдержался, подошел к жене. Осторожно погладил ее по спине, бедрам.
Фаузия замерла, ожидая продолжения ласки… Шаукат же прильнул губами к плечу жены и выдохнул шумно, со стоном, словно кит, поднявшийся из океанских глубин:
— Как ты вкусно пахнешь… Твои ягодицы похожи на груди…
— Отец, ты что говоришь? Я уже забыла… — не в состоянии скрыть обиду, сказала Фаузия и тут же спохватилась: что же она делает? Какую наносит боль мужу, как унижает его мужское достоинство…
— Хочешь, я тебя еще раз попарю? — нарочно угодливо спросила женщина, сумев скрыть мгновенную неприязнь к мужу.
— Нет, тяжело мне, — признался Шаукат, кляня свое бессилие… — Какая ты у меня красивая! — сказал муж и осторожно провел ладонью по округлым бедрам, изгибам спины…
"Не
Когда Шаукат окончательно пришел в себя, окреп, Фаузия повела речь о жеребенке. Сослалась на соседей-татар, которые ежегодно откармливают годовалых жеребят, а осенью закалывают их — на всю зиму диетическое мясо. Разумеется, за ним надо смотреть — пасти, сено заготовить, овес, да и хлебушком побаловать…
Догадавшись о сомнениях мужа, Фаузия вкрадчиво-покладисто сказала, что неужто вдвоем они не осилят, да и сынишка подрос — без малого двенадцать.
— Что ж, быть по-твоему, если так, — догадавшись о намеке жены на совместное обухаживание будущего жеребенка, частые выходы в тайгу вместе. В подтверждение своей догадливости Шаукат сказал зардевшейся жене: — Сын и то как-то спросил, что это мы часто с тобой в баню ходим?
— Да будет тебе! — отмахнулась счастливая жена.
…Пятимесячного жеребенка купили в деревне Старый Акульшет, что километрах в двенадцати от Тайшета, у чалдона. Жеребенок был редкостной масти — весь шоколадный, а хвост, грива, копыта — белые, как снег. Темно-синие глаза смотрели доверчиво и не догадывались, для какой цели купили его новые хозяева.
— Мотри, паря, рано не обхомутывай. Иначе загубишь скотину. Выдержи, пущай окрепнет. Не переусердствуй… Послушаешь меня — не пожалеешь. Спасибо скажешь за конягу. Вижу по твоей бабе — он должен принести дому вашему мир и лад. С Богом.
— Мужик, эти слова ты говоришь татарину? Я ж не цыган!
Знал бы чалдон, для какой цели уводят Сафиуллины со двора жеребенка…
Шаукат сразу полюбил до смешного мосластого, чем-то очень похожего на кузнечика жеребенка. Он отличался от сверстников не только мастью, но смышленостью.
Шаукат назвал жеребеночка Стригунком и, оставаясь с ним наедине, от души смеялся над угловатостью брыкливого воспитанника. И холил человек Стригунка так, как разве что бывает только в сказках. Водой ключевой поил. Молока не жалел. Баловал морковкой. Пас на самых сочных травах — на лугах возле Бирюсы. Мыл, чистил пластиковым скребком почти каждый день… В ответ Стригунок привязался к человеку, как хорошая, умная собака.
Наедине этим двум существам — человеку и жеребенку всегда было уютно, и они хорошо понимали и дополняли друг друга. Шаукат становился словоохотливым, шутливым, говорил Стригунку много ласковых слов. Жеребенок, словно понимая человека, согласно кивал несоразмерно большой головой и внимательно прислушивался к каждому слову человека, которого он, вероятно, принимал за старшего сородича.
Привязанность Шауката к жеребенку радовала Фаузию. Она видела, как остепенился муж, стал спокойнее. Какой месяц о водке не вспоминает. Однажды даже отказался выпить с родственниками, чем и обидел их сильно. Мало того, прощаясь, наказал: "Чтоб ко мне больше не приходили с водкой. Поняли? Все!"