Газета День Литературы # 65 (2002 1)
Шрифт:
В.Б. Пока наше государство, ельцинское ли, путинское ли, не поймет важнейшей роли культуры и литературы в движении самого общества, будет затаптывать в грязь русскую национальную культуру, не будет у нас ни экономики, ни науки, ни армии. Хорошо сказал один из великих государственников: политики, не любящие и не знающие литературу, — плохие политики. По этому определению у нас нынче все после Сталина — отвратительные политики, и у всех нынешних лидеров руки не доходят до литературы. Вот у Сталина, у Черчилля, у Де Голля, у Мао Цзедуна, да и у Гитлера тоже руки доходили даже во время войны. Понимали ее важность. Кто-то хорошо сказал, что, имея Достоевского и Толстого, не так трудно и спутник в космос первыми запустить. И атом победить. А что сейчас, какой велосипед изобретать будем? Кто даст развитие всем росткам великой русской литературы? Кто вновь запустит ее на телевидение?
В.Б. По-моему, подобное происходит и сегодня. И тот же скудный бедный язык всей новой романистики, и тот же уход от национального русского колорита. Но где взять новых деревенщиков, ведь, и деревни-то русской не осталось и в помине, где росли бы будущие Личутины и Беловы. Даже в Америке сельское население более сохранило свои традиции, обряды и наряды, особенно в средних штатах, чем мы в своей глубинке. Как нам сегодня сохранить и развить руский язык?
Ал. М. Что в наше время происходит с языком? Когда читаешь "Пирамиду" Леонида Леонова, то, несмотря на витиеватость и несколько докучливую усложненность его стиля, ощущаешь благородство русского литературного языка. Это как бы один путь. Через культуру русской интеллигенции. Второй путь — путь Владимира Личутина. Это пиршество русского слова, извлекаемого из самых глубин родной речи, "из артезианских людских глубин", может быть, и с раздражающим кого-то перебором, но это — от природного богатства. Там есть единство стиля, там нет смешения в духе " Ой ты, гой еси, подавай такси". Я назвал две плодотворные тенденции, но ведь на рынке царит массовая литература, блатной жаргон, и русский мат — как особое украшение стихов и прозы. Наиболее артистичные матерщинники получают высокие литературные премии. Нынче, наверное, и Баркову дали бы самую высокую премию.
Говорят, мол, этот язык идет с улицы. Но надо ли литературе бездумно закреплять его, внедрять в письменную речь? Я понимаю, что совсем отгородиться от новояза нельзя. Но объясните мне, почему наши классики почти все в жизни матерились виртуозно, но в литературу свою мат не допускали? Глупее нас были? Надо ли так уж низ путать с верхом? Где нынче мера в литературе? Где художественная необходимость? Где вкус писателя? Где его стиль?
В.Б. Я понимаю, когда в литературной борьбе сбрасывают с корабля современности ради своей школы, своего направления, своей эстетики. Но не вижу я никакой эстетики и никакого нового направления. Тогда я уж предпочту жесткое погружение в бездну Алины Витухновской. Там есть и страдание, и черная красота слова. Будь ты кем-то, чтобы отвергать, будь ты осквернителем человека в духе Могутина, будь ты молодым созидателем Торы-Боры в духе Эрнеста Султанова, но кому нужна пустая поза? Боюсь, что эта пустая поза будет нынче господствовать у многих молодых. На радикальный вызов в путинское время мало кто отважится, а служить обществу ли, народу или государству нынче не в моде. Будет новое пустое зицшестидесятничество…Открыто диссидентствовать не будут не из страха за жизнь, а чтобы не отлучили от кормушки, но и укреплять власть спешить не будут. Так, придворное диссидентство, как уже было с Евтушенко, Вознесенским и иными в шестидесятые годы…
Ал. М. Тут я, Володя, с тобой насчет шестидесятников абсолютно не согласен. Сейчас их с ожесточением топчут и левые и правые, все неправы. Они были востребованы временем. Временем "оттепели". Им вменяют в вину эстрадный уклон и поверхностность. Зачем, мол, поэты тащились на эстраду? Но ведь это не впервые. В начале прошлого века поэтические вечера были в моде. Выступали Блок, Белый, Ахматова, не говоря уже о футуристах… Чтобы понять прошлое, надо вспомнить то время перемен, когда тоталитарная система дала первую трещину и позволила им выдохнуть свободное слово. Я иногда снимаю с полки поэтические сборники тех лет, и пусть многое в них навеяно наивной романтической верой в "хороший социализм", в улучшенную советскую власть, но безусловно ценное в них — пробуждение свободной мысли и свободных чувств. Как это у Евтушенко "И голосом ломавшимся моим ломавшееся время закричало". В этом обаяние и сила поэзии и прозы шестидесятников…
В.Б. Извините, Александр Алексеевич, понимаю ваши чувства, помню вашу книгу о поэзии Андрея Вознесенского, кстати, по-моему, ими же кисло оцененную, но я не согласен с вами. Я тоже прекрасно помню то время. Очень быстро они пустили
Ал. М. Я совсем неожиданно оказался отстраненным от академической науки. В аннотации к книге "Жизнь Маяковского" редакция допустила ошибку, поименовав меня главным редактором этого издания. Я действительно был когда-то приглашен на эту роль в Институт мировой литературы, но вакансия главреда оказалась кому-то важнее, чем мне. Впрочем, не хочу влезать в эту грязную историю. Над собранием сочинений работают уже около двух десятков лет. Не исключено, что в новом веке оно увидит свет. Сейчас, к счастью, волна профанации советской классики пошла на убыль. Возрастает интерес и к Горькому, и к Шолохову, и к Маяковскому. Маяковскому никак не могут простить то, что его превознес Сталин. Хотя нынешние оценщики далеко превзошли Сталина в категоричности и непререкаемости своих оценок. "Последними поэтами" русской культуры, как бы "закрывшими тему", объявлялись и Мандельштам, и Левитанский, и Пастернак, и Окуджава, и Липкин, и Бродский. Сам нобелевский лауреат лучшим поэтом ХХ века назвал… Кушнера. А после смерти Бродского писали так: "Бродский был последним в России человеком, который мог понимать Пушкина, как брат брата". То есть, уже ни внукам нашим, ни правнукам этого понимания и братства не отпущено. Придется подождать, выдержит ли творчество Бродского столь неординарный уровень завышенных оценок, данных поэту после его смерти. А вот Чуковский сказал однажды: "Быть Маяковским очень трудно". И это вернее, чем сказанные по поводу Бродского слова "Трудно быть богом".
Попробуй быть самим собой и на уровне самого себя! Не случайно до сих пор строчки Маяковского цитируют непрерывно. Даже реклама подхватила их. Беспрецедентная по размаху фронтальная атака на Маяковского оказалась пшиком. Даже бойко написанная книжонка Карабчиевского "Воскресение Маяковского" на поверку оказалась литературным апокрифом, облаченным к тому же в тайну трагического ухода ее автора из жизни. Маяковский в литературе ХХ века самая трагическая фигура. И по стихам, и по жизни, и по разрыву мечты и действительности, и по посмертной своей славе. Кто только его не поднимал на пьедестал! И кто только не сбрасывал!
В.Б. Сбрасывали всю советскую литературу, весь большой стиль. Просчитались. Поминки не вышли. Теперь даже противники начинают понимать величие высот советской цивилизации. Станиславский и Горький, Эйзенштейн и Маяковский, Шолохов и Платонов, Шостакович и Прокофьев. И даже ваши любимые, а мною нелюбимые шестидесятники — это тоже часть именно советской цивилизации. В постсоветской культуре о них никто и не вспомнит…
Ал. М. Торопливые люди вроде Виктора Ерофеева уже приутихли. Спокойное литературоведение разберется, кто чего стоит. ХХ век в России дал великую литературу. С такими вершинами, которые не уступают вершинам девятнадцатого столетия.
В.Б. Кстати, а вы могли бы составить десятку лучших русских писателей ХХ века?
Ал.М. Я, конечно, Горького туда бы включил. Шолохова, Платонова, Булгакова. Уже четыре. Из поэтов бесспорны Блок, Маяковский, Есенин, Пастернак, Ахматова, Твардовский. Шесть. Вот вам и десятка. Я Твардовского в любой список включу, не понимаю, почему он замалчивается как поэт. Твардовский создал книгу на века. Недаром Бунин ее так отметил. А вторая половина века — это деревенская проза, какой-то труднообъяснимый многоголовый гений. Выше-то ничего нет. Ты знаешь, Володя, вспоминаю Федю Абрамова, моего друга, Шукшина, Белова — классика. Женя Носов тоже, Распутин, Астафьев. Что ни имя, то явление. Солженицын наособицу. Но я бы его в список лучших тоже поставил... Видишь, растянулась десятка твоя. Если уж строго десятку составлять, то я бы ради Солженицына Ахматовой пожертвовал. А особняком, отдельно от десятки — деревенскую прозу. За последние годы я стал много задумываться еще о такой ярчайшей фигуре поэзии ХХ века, как Юрий Кузнецов. Самый загадочный поэт ХХ века. Самый сложный для понимания. Его будут разгадывать весь нынешний век.