Газета День Литературы # 78 (2003 2)
Шрифт:
Да и стоит ли рыться в поисках редких золотников, переворачивая груды словесного хлама? Для себя отвечаю так: стоит! Почему? Кинг — американский писатель до мозга костей. Он — американец до кончиков ногтей. И пишет он не для нас, а для них. И в первую очередь его романы имеют массовые тиражи там, а потом уже у нас. Так вот, об Америке и современных американцах я, например, узнал из его романов гораздо больше, чем из ежедневных выпусков новостей. Думаю, что информация эта, облеченная в художественную форму, создает целостный образ народа и страны, в отличие от ТВ. В свое время в солженицынских "Очерках изгнания" промелькнула мысль, что "корневая Америка" не имеет доступа к СМИ, так же, как и "корневая Россия". Транснациональная элита правит
Остановлюсь подробней на одном из романов, любопытных с этой точки зрения. Называется он — "Исход". В предисловии Кинг утверждает, что "Исход" — фантастический роман. Впрочем, ничего особенно фантастического в сюжете не наблюдается: из секретной лаборатории вырывается вирус "супергриппа" и выкашивает 90 процентов населения. Выжившие объединяются в две общественные группы вокруг "светлого" и "темного" вожаков. Многие города и штаты, в которых происходят действия, вымышлены. Но фон происходящего, жизненная ткань, из которой скроено произведение, совершенно реальны, реальны и люди — наши современники. Время действия — 1990 год. И как бы не показалось нам это удивительным, "их проблемы" очень часто весьма близки и понятны нам.
Городишко Арнетт — провинциальный, заштатный, державшийся на двух предприятиях: "фабрика, выпускавшая бумажную продукцию, и завод по изготовлению электронных калькуляторов. Теперь же картонная фабрика была закрыта, а дела на маленьком заводе шли все хуже и хуже — выяснилось, что намного дешевле производить калькуляторы на Тайване, точно так же, как и переносные телевизоры и транзисторные приемники".
Несколько жителей этого городишки собрались вечерком попить пивка и поболтать на станции техобслуживания. Причем двое из них — "раньше работавшие на картонной фабрике, теперь оба остались не у дел, к тому же не могли рассчитывать даже на пособие по безработице". Двое других — "еще работали на заводишке, выпускавшем калькуляторы, но им редко удавалось проработать больше, чем тридцать часов в неделю". Пятый — пенсионер, который курит "вонючие самокрутки, единственное, что он мог себе позволить". О чем же говорит с приятелями хозяин станции техобслуживания Хэп, у которого "скопилось много неоплаченных счетов": "У нас есть печатные станки, и у нас есть бумага. Мы должны напечатать 50 миллионов и пустить их в обращение для нашего же блага". Ему возражают: ведь то, что стоило 50 долларов — просто будет стоить в три раза дороже. "Люди из банка развернутся и потребуют с тебя 150. И ты снова будешь также беден".
Герои книги знают, что такое труд и бедность не понаслышке. Например, Стью Редмен, у которого умер отец, а "зарплаты матери хватало, чтобы прокормить четверо ртов и только... В 9 лет Стьюарту пришлось начать работать... Он вспомнил о том, как поначалу кровоточили водянки на его руках от бесконечного перетаскивания мешков..." Пожалуй, во всем этом выдуманном, но таком реальном городишке один Эдди Уорфилд "был героем", выходец из еще более бедной семьи, чем у Стью, он пробился в запасные игроки региональной футбольной команды.
Эти характеры и эти красноречивые детали разбросаны по всей романной ткани: "старенький, пятнадцатилетний шевроле" и "деньги на хозяйство в голубой супнице на верхней полке — 30 или 40 долларов".
"Сердце его обливалось кровью, когда он видел их (своих детей), одетых в поношенную одежду, раздаваемую армией спасения..."
"...Лила ушла, чтобы присмотреть за тремя детьми Салли Ходжес, чтобы получить за это один несчастный доллар..."
"Старый ржавый грузовичок", "мусорные баки", "мама в дешевеньком пальто", "пустой холодильник", "лифт не работает", "он не думал, что будет... так позорно бедствовать, как Кэроны — бедный Пол
"Питер Голдсмит не надеялся на социальное обеспечение, он никогда особенно и не верил в это, даже в те дни, когда система еще не начала разваливаться под давлением спада производства, инфляции и постоянно увеличивающегося числа мошенников... Была одна поговорка, камня на камне не оставлявшая от философии республиканцев штата Мэн: "Не следует доверять сильным мира сего — они могут послать тебя к черту, как и их правительство, даже в день второго пришествия".
Короче говоря, дорогой читатель, по меткому выражению одного из героев романа "Исход" — "Мир так и кишит подлецами, и в этот раз они обвели меня вокруг пальца", а другой герой — уголовник, участвовавший в избиении глухонемого юноши, повторяет присказку: "Это старый жестокий мир". Это тот мир, в котором им приходится жить там, за океаном. Но, к сожалению, это во многом уже и наш мир, где нам приходится жить. Мир тяжелый и страшный. Мир, в котором "водитель, сбивший Фреда, был пьян. За ним тянулся длинный список нарушений правил дорожного движения, включая превышение скорости и вождение автомобиля в нетрезвом состоянии...", это социальное устройство, когда шериф, отправляясь на поимку преступника, садится в свою машину, а не в "государственную развалюху". Мир, где полно скверны, блевотины и непристойностей. Мир подонков, обколотых и готовых просто так выпустить вам кишки.
Кстати, вот что сообщает одна из героинь романа об уровне медицинских услуг (причем речь вовсе не идет о периоде "супергриппа"): "Когда я была очаровательной девушкой, врачи приходили на дом. Теперь же, если заболеешь, нужно идти в больницу в кабинет неотложной помощи. Это значит провести целый день, ожидая, когда какой-нибудь шарлатан осмотрит тебя... В этих местах еще хуже, чем в универмаге за неделю до Рождества".
И все же эти американцы, выражаясь их собственным стилем, "чертовски сентиментальны". Они дорожат воспоминаниями детства. Им дорог образ матери, которая говорит: "Ты устал. Вытри слезы". И образ отца, "терпеливо пропалывающего грядки гороха и фасоли или возящегося с инструментами в своей мастерской". "Свет приобретал неповторимое очарование, свойственное только этим быстротечным мгновениям раннего лета... Сердце ее защемило от тоски".
Оказывается, они тоже живые, эти американцы. Особенно, когда слезают с котурнов и стирают с лиц одеревеневшие улыбки. Они умеют чувствовать и совершенно искренне любят свой звездно-полосатый флаг и виртуальную демократию так же, как евреи любят свой народ, а мы, русские, свою землю. И неслучайно у тех, кто — по Кингу — составляет "добрую" часть общества, есть свой идеал "вечного дома", почти утраченный, почти забытый, но воскресающий в момент трудностей, в момент последнего человеческого одиночества.
"В тихий сад я пришел на рассвете,
Запах роз, блеск росы был приветен,
И услышал я голос с небес:
"Сын... Господний... ныне воскрес!.."
...Когда стихи затихли, Ник раздвинул побеги и в просвете увидел домик, скорее даже хижину, с ржавой бочкой справа. Окна были открыты, летний ветерок ласково играл ветхими белыми занавесками... Этот домишко стоял на поляне, а с четырех сторон его окружали поля кукурузы, простирающиеся куда ни кинь взгляд... На пороге сидела самая старая женщина Америки, негритянка с растрепанными редкими седыми волосами, на ней домашнее платье и очки... Ник чувствует, что может простоять вот так весь остаток дня, наблюдая за старенькой негритянкой, сидящей на пороге своей лачуги посреди кукурузных полей Небраски, стоять вот здесь, западнее Омахи и немного севернее Осиолы, и слушать...